По сути, эта передача была репортажем из одного небольшого и очень дорогого заведения для мазохистов в Нью-Йорке. Туда приходили исключительно випы – уже цена в десять тысяч долларов за сеанс определяла «естественный отбор» клиентов. Три женщины, хозяйки, занимались тем, что всячески унижали их. Били, заставляли ползать на коленях, говорили им немыслимые гадости. Причем не выдуманные, а имеющие прямое отношение к клиентам, к их физическим недостаткам или особенностям. Были и другие, весьма изощренные издевательства (и все до единого – обговоренные заранее в контракте!), но больше всего потряс Алексея человек, которого заставили вылизывать языком унитаз. «Ты дерьмо и недостоин лучшего, чем вылизывать дерьмо!» – с таким текстом пригнала его плеткой одна из хозяек в туалет и обрушила крышку унитаза на его голову, когда тот принялся за работу. Журналист брал у него интервью именно в этот момент, и голос доносился из унитаза, словно из гроба. Да, именно он и произнес слова, поразившие Алексея до глубины души: «Я нуждаюсь в унижении, это ставит мои мозги на место. В реальной жизни я столь богат и влиятелен, у меня страшное ощущение безграничности моего могущества, что иногда меня посещают мысли, а не устроить ли грандиозную мировую войну… Не сомневайтесь, на это у меня хватило бы политического веса и денег, – доносилось из унитаза, и голый зад, смотревший в камеру, для пущей убедительности дернулся, – и только благодаря этим девочкам я еще не натворил глупостей. После них я ухожу полностью очищенный от скверны и умиротворенный…»
А «девочки» – три усталые и уже не очень молодые женщины, хозяйки, – рассказывали журналисту, что в конце дня чувствуют, как вся скверна, которую носят в себе их клиенты, выливается на них. И что работа эта настолько затрачивает их душевные силы, что, если бы не бешеные деньги, они бы давно уже бросили ее…
Оглушенный увиденным, Алексей расспрашивал потом Веру.
– Это человечеству давно известно и использовалось еще в магических обрядах, – сказала она, – сброс или канализация отрицательной энергии путем унижения и наказания… На этом построены многие религиозные обряды и разного рода тоталитарно-идеологические порядки. Человек, признавая себя «червем» и «прахом» перед богом или перед вышестоящим по иерархии, ощущает примерно то же самое – временное блаженство, почти эйфорию, иллюзию очищения, экзорцизма, изгнания бесов… После которого ему намного легче снова творить зло. Примерно так, как ходят в баню выгнать шлаки, чтобы потом снова на всю катушку перегружать организм алкоголем и тяжелой пищей…
Алексею с трудом удавалось каким-то краем сознания понять механизм этого действия. Он никогда не испытывал потребность в самоуничижении ни перед богом, ни перед людьми… Для него все это было в равной мере запредельно: пластаться в церкви, целуя заплеванный пол вперемежку с заверениями, что он «червь и прах», или подобострастно заглядывать в глаза какому бы то ни было авторитету, или посещать подобное заведение, где по обоюдному согласию и за бешеные деньги можно послушать и почувствовать, какое ты дерьмо…
Видимо, Алла Измайлова, перейдя определенную грань в отношениях с мужчинами, увидела и поняла этот странный психологический феномен… Но, разумеется, тогда ей трудно было это сформулировать, в глухие-то советские времена, когда само слово «мазохист» представлялось чем-то крайне экзотическим и существующим исключительно в «их» разлагающейся психиатрии. Она почувствовала готовность этих мужчин к унижению – и она пользовалась ею. Презирая их одновременно до омерзения, что струилось из каждой строчки этого дневника…
Кис снова уткнул глаза в текст.
* * *
«…С. крепко схватил меня за ноги и вскочил – я оказалась верхом на его шее. Он принялся скакать вокруг стола галопом. Набегавшись, он поставил меня на стол. П. лег у моих ног и стал целовать мне ступни. Г. залез на стул и принялся поливать меня шампанским…
…П.П. смотрел-смотрел на остальных, как вдруг полез на стол и стал расстегивать брюки.
Что тут началось! Мои утонченные джентльмены весьма неучтиво стащили бедняжку со стола и надавали ему пинков. Рыцари просто. Я была права, они не покушались ни на групповой секс, ни вообще на секс. Их увлекла другая игра… По сути, она была продолжением моих отношений с каждым из них – я никогда и ни к кому из них не скрывала презрения, не понимая, почему они это не только терпят, но и принимают с восторгом. Теперь же, кажется, им захотелось на некоторое время объединиться в преданную свиту, чтобы устроить сеанс коллективного поклонения мне? Для группового унижения? Или я сошла с ума и брежу?»
Алексей читал бегло, намеренно бегло, – его щеки горели: паскудное чувство, что подсматривает в щелку в чужую спальню… Он наскоро пробежал глазами еще несколько описаний того же свойства и немного притормозил на последней фразе страницы:
«…за этим развлечением я их и оставила. Ушла спать… Кто бы мог подумать – наутро все целовали мне руки и благодарили за доставленное удовольствие! Тупые скоты. Напомнила о Мастере и Маргарите. Обещали посодействовать».
* * *
Алексей оторвал глаза от дневника, помотал головой.
Вот, значит, как Алла делала карьеру… Вот как она пробивала экранизацию романа Булгакова, тогда остромодного, только-только легализованного!
Впрочем, это совсем не ново в мире шоу-бизнеса: в нем тело – самая ходовая монета. Едва ли не все голливудские звезды начинали свою карьеру в порнофильмах, что никому не мешает восторженно поклоняться им сегодня, хотя пресса публично растрясла их прошлое! И чем, собственно, Измайлова хуже их?
Вопрос, на самом деле, не в «хуже—лучше». Вопрос в том, что в нашей прессе подобные откровения прозвучат убийственно – куда мощнее, чем на Западе с его давно раскрепощенным мышлением… Да, Измайлова права – такой дневник, попади он в чужие руки, осквернит ее имя надолго, если не навсегда.
Просидев некоторое время в тяжелой задумчивости, Алексей открыл дневник дальше, наугад.
* * *
«…Олежка – милый мальчик, и, если бы я так давно и так плохо не относилась к мужчинам, я бы, наверное, могла его любить… Во всяком случае, ни разу в его поведении не промелькнуло это: у меня есть все права на тебя. И он и я знали, что права ему дадены, но он был достаточно деликатен, чтобы этого не показывать. И даже, кажется, с некоторым удивлением каждый раз воспринимал мое согласие – хотя его уже купил, разве нет? Однажды мне даже захотелось ему все рассказать. Я почти начала. Но вовремя спохватилась. Мужчина, каким бы милым он мне ни казался, всегда останется мужчиной – то есть он из того же лагеря хвастунов и торгашей, к которому принадлежат все они…
* * *
…Сегодня Олег меня спросил:
– Зачем ты это делаешь? Что у тебя внутри? О чем ты думаешь, чего ты хочешь на самом деле?
– Я ничего не хочу, Олежка. У меня внутри пустота. Никаких желаний.
Я сидела на краю постели, курила. Он обернулся калачиком вокруг меня и смешно заглядывал мне в лицо из-под моего локтя.
