– Надя, открой.
Вздрогнув, Надя автоматически протянула руку, вытащила на свет обыкновенную черно-белую фотографию. Долго всматривалась в нее, хмурила брови, потом пожала плечами, передала фотографию Вере. Инга наклонилась, заглянула через ее плечо – ничего не увидела. От стоящих в глазах плотной пеленой слез изображение размылось, расплылось очертаниями – вроде женщина какая-то там… Или ребенок… Шмыгнув носом, она по-детски протерла глаза тыльной стороной ладоней, потянула фотографию к себе, стала всматриваться в лица внимательно. Ну да, женщина и ребенок. Женщина красивая очень, с породистыми крупными чертами лица, с косой через плечо. А мальчик… Мальчик очень знакомым был… Будто видела она его где-то…
– Кто это, папа?
– А это ваш брат, девочки. Борис. Здесь ему десять лет всего, но другой фотографии у меня нет. Так уж получилось. А рядом – мать его, Люба. Он с тобой в один год родился, Инга. Значит, ему сейчас тоже тридцать.
– Так вот она какая, Люба эта… – тихо проговорила Инга, разглядывая улыбающееся лицо женщины. – Это она, выходит, мое законное имя украла…
– Не говори так. Ничего она у тебя не украла. Она замечательная женщина и сама меня тогда отпустила. Я ее очень любил… А она взяла и разрубила тот узел, уехала из города навсегда. Первое время я помогал им, а потом мы как-то потерялись. Они опять переехали, адрес новый не сообщили… Но я недавно ее нашел. Люба с Борисом завтра на похороны приедут, вы уж не обижайте их тут…
– Пап… А ты что, им так и сказал? Приезжайте на мои похороны? – вскинула на него испуганные и растерянные глаза Надя. – И они что, тебе поверили?
– Да, Надя, так и сказал. Люба и не удивилась. Она всегда меня понимала и принимала таким, какой есть. Вы ее сюда, в этот дом приведите. Она всегда хотела посмотреть, как я живу. И с братом своим подружитесь. И с Любой тоже. Это вот и есть мой последний приказ. Не оставляйте их, ладно? У Любы из родственников никого нет, значит, и парень один совсем. Вас трое, вам легче… Ну, а с остальными делами уж сами как-нибудь разберетесь. С домом, с вещами-предметами всякими… Думаю, не подеретесь. Могу только совет хороший дать – не продавайте дом, пусть здесь Верочка за хозяйку останется. И вы всегда можете сюда вернуться. В любое время. Легче на свете жить, когда знаешь, что есть куда вернуться… А который час, девочки?
– Без десяти два… – севшим от ужаса голосом проговорила Инга, взглянув на большие настенные часы.
– Что ж, будем прощаться. Сейчас Иван Савельич придет. Живите дружно, прощайте друг другу обиды. Инга, дочку свою не балуй. В строгости держи. А ты, Наденька, мужа люби. Он у тебя хороший парень. Умный и добрый. Сейчас это большая редкость – чтоб ум и доброта в одном человеке уживались. И простите меня, девочки, если обидел вас чем. Прости, Инга. Наверное, не прав я был тогда все-таки… Ну, с любовью с твоей детской…
Она рванулась было к нему, подскочив со стула и до боли прикусив губу, но он остановил ее властным окриком:
– Сиди! Обниматься-целоваться не будем, только болотину да сопли разведем тут. Все, девочки, ступайте, вон Иван Савельич идет…
Дверь в гостиную и впрямь отворилась с тихим скрипом, явив им рыже-седую голову Ивана Савельича. Инга подняла на него заплаканные, наполненные ужасом глаза, попыталась поймать его взгляд. Да только не тут-то было. Не смотрел на них Иван Савельич. Блуждал виновато глазами по гостиной, пряча за спиной потрепанный докторский саквояж. Никогда он с ним не расставался, с саквояжем этим. Хвастал, что он ему по наследству от отца, земского врача, достался. И всегда гордился семейным своим медицинским дворянским древом, и честностью своей гордился, и порядочностью. Может, так оно и сейчас было. Может, и сейчас тоже гордился. Вроде как волю отца исполняет. Последнюю. Отец, он такой. Он кого угодно и в чем угодно убедить может. Или просто сказать так, что и сомнений никаких в голову не придет. И сейчас – развернулся на стуле к Ивану Савельичу, улыбнулся как ни в чем не бывало, спросил буднично:
– Ну что, Ваня, пойдем? Я все дела свои завершил. Помоги-ка мне со стула встать. Ноги совсем не держат. И по лестнице подняться помоги. – И, обернувшись к дочерям, добавил так же буднично: – Идите, девочки. И ничего не бойтесь. И за меня не бойтесь. Все идет хорошо. Все как надо идет. Ну, вставайте же…
Они поднялись из-за стола, сгрудились в жалкую кучку у подножия лестницы – лица потеряны, плечи подняты в трусливом недоумении. Смотрели, как отец с трудом переставляет ноги по ступенькам. Иван Савельич почти волок его, будто хотел увести побыстрее, скрыться от трех пар дочерних глаз, от горя и боли, потоком льющейся ему в спину. Инга вскрикнула было глухо – то ли стон такой, то ли короткое рыдание у нее получилось, сделала шаг отцу вслед. Надя, уловив ее движение, тут же ухватила ее за руку чуть повыше локтя, сжала пребольно железной хваткой. Ладонь у Нади была ледяная, исходящая вся нервной дрожью – худая Ингина рука утонула в ней полностью. Отец обернулся на Ингин то ли стон, то ли рыдание, улыбнулся, подмигнул ободряюще:
– Ну, идите же, идите… Чего вы тут выстроились, как овцы перед закланием? Идите, подышите свежим воздухом. Иван Савельич к вам выйдет, когда все закончится. Инга, возьми себя в руки. Спокойно, девочка, спокойно… Надя, уведи ее…
– Пойдем, Инга, – потянула ее за руку Надя. Сильно потянула, дернула даже. Она едва на слабых ногах удержалась. Но пошла все-таки. Потом позволила накинуть на себя куртку, вытолкнуть на крыльцо, свести по ступенькам.
Так, держа за руку, Надя и приволокла ее в беседку, усадила с силой на скамью. Верочка плелась следом, запахнув на себе теплое пальто. Лицо ее ничего не выражало, кроме тупого и обиженного недоумения. Потом, в секунду встрепенувшись, она начала пристально вглядываться в лица сестер, будто ждала каких-то понятных и конкретных объяснений свершившемуся. Таких объяснений, которые бы успокоили, растолковали, примирили, все расставили по своим полочкам. Переводила взгляд с Ингиного заплаканного лица на решительное и жесткое Надино, потом снова вглядывалась в Ингино, но уже более требовательно и пристально.
– Девочки, что-то я не пойму никак… Мне водку вообще нельзя пить, у меня с нее мозги совеют. Может, я не расслышала чего важного? Я что-то не понимаю, девочки…
– Что, что ты не понимаешь? – зло выкрикнула Инга, поворачивая к ней мокрое лицо. – Не прикидывайся дурочкой! Не понимает она…
– Нет, правда не понимаю… У меня в ушах будто звон стоит или гул какой-то…
– Да ну вас… – безвольно обмякла на скамейке Инга. – Одна не понимает ничего, другая дочь такая замечательная – прям до тупости послушная… Очень удобно, однако. Не понимать и слушаться! Слушаться и не понимать! Да пошли вы обе вместе со своим непониманием и послушанием, понятно?!
– Инга, ну о чем ты говоришь! Перестань! – сердито и досадливо проговорила Надя. – Или ты думаешь, что одна из нас такая праведная? Что одна только ты отца любишь?
– Нет, Надь. Вовсе я так не думаю. Я думаю о том, что втроем мы смогли бы его убедить не делать этого. А вы смолчали. Послушались.
