Сидя там, я автоматически паковал и распаковывал мой рюкзак. В моих движениях не было никакого смысла, никакой цели, просто хотелось чем-то занять руки.
Я был растерян.
Эта стоянка тревожила меня… Я предпочел бы шагать, шагать еще, шагать без остановки, шагать до полного изнеможения. Мне не хотелось думать. Ходьба дала бы мне чувство, что я куда-то иду, в то время как остановка доказывала, что я нигде.
Тьма стерла все: очертания, расстояния, предметы, людей. Сила и значимость этого дня меркли во временном небытии.
Мне стало страшно. Я боялся ночи. Боялся незнакомой группы. Боялся этого американского гида, который больше изображал компетентность, чем воплощал ее. Боялся Жерара, о котором мало знал, он ушел повыше, подальше, дабы подчеркнуть, что путешествует с нами лишь вынужденно.
Я боялся жажды. Боялся голода. Боялся усталости. Боялся коварного зверя, который будет наблюдать за мной, спящим. Боялся скорпиона, который заберется ночью в мой башмак. Боялся…
Только один человек успокаивал меня: туарег Абайгур.
Словно угадав это, он поднял голову, улыбнулся мне и пригласил присоединиться к нему.
Я сел рядом с ним у костра. Он угостил меня сладким мятным чаем. Мои закоченевшие ладони обхватили горячий стакан.
– Спасибо.
– Tanemmert, – тихо произнес он.
– Tanemmert.
Он кивнул, довольный, что мне сразу удалось повторить.
– Issem n nek?
Я бы и рад был ответить. Моя раздосадованная мина рассмешила его. Ухватив Дональда за локоть, он повторил ему свои фразы.
Дональд наклонился ко мне:
– Он спрашивает, как тебя зовут.
Я обратился к Абайгуру:
– Эрик.
Он, в свою очередь, постарался правильно произнести мое имя, половину которого я намеренно опустил.
– Эрррррик.
Я рассмеялся так же, как он, по-детски, радуясь, а не насмехаясь.
Он достал из складок своего синего одеяния собранные стебельки, положил их в кастрюльку с водой и поставил ее на угли.
– Téharragalé, – повторил он.
Возможно, так называется полынь на тамашеке.
Я помог им двоим приготовить ужин. Тревога покинула меня. После первого стакана чая я почувствовал себя лучше, после второго развеселился, после третьего захмелел. Жаренная на вертеле ягнятина погрузила мой желудок в блаженство, а когда на десерт подали инжир, я уже думал только о том, чтобы лечь.
Видно, не я один валился с ног, потому что было решено отказаться от сеанса астрономии, предложенного Жан-Пьером.
Один за другим туристы расходились. Я тоже ушел.
Чисто рефлекторно я достал из рюкзака книгу, чтобы почитать на ночь – мой ежевечерний ритуал. Я зажег налобный фонарик; увы, он давал лишь слабенький свет, на расстоянии метра таявший во тьме.
Усилием воли я заставлял себя… Сосредоточиться было трудно, строчки плясали перед глазами, фразы ничего мне не говорили. Но что с того, я не сдавался.
Погрузиться в сон в этом враждебном окружении? Невозможно! У меня не хватит духу. Я часто моргал, чтобы не слипались глаза.
Вдруг ко мне скользнула какая-то тень. Две руки приблизились к моему лицу.
Я вздрогнул.
Передо мной стоял Абайгур, ослепленный фонариком. Похлопав ресницами, он жестом попросил меня выключить его. Его тонкие, длинные руки протягивали мне питье.
Я отложил лампочку.
Сгустилась темнота, ставшая уютной теперь, когда ее не рассекал больше луч.
Абайгур поднес чашку к моим губам: пей.
Я послушно проглотил отвар. Туарег стоял рядом, пока я не допил горькую жидкость, точно мать, лелеющая свое дитя.
Когда я сделал последний глоток, он забрал чашку и проронил хриплым голосом:
– Ar toufat.
На этот раз я понял без колебаний: «До завтра, доброй ночи».
Было ли то действие полыни? Дружбы? Накопившейся усталости? Я уснул мгновенно.
5
Рассветный дух защекотал мои ноздри, запах влажной чистоты.
В тот миг, когда мои глаза открылись, я вспомнил все – себя, место, наше путешествие. Честно говоря, я, казалось, только моргнул и ожидал увидеть перед собой туарега.
Молочно-белые тучи нависли над вади. В этот час солнце еще не спешило окрасить небеса лазурью.
Когда я привстал, моя рука коснулась камней, и они показались мне слегка влажными. Я пошарил вокруг. Песок тоже был сырой. Невероятно… В пустыне бывает роса?
Наши проводники уже встали и готовили завтрак, а туристы складывали свои вещи; по своему обыкновению, я проснулся последним. Я сел, еще закутанный в спальник, и ко мне подошел Жерар – сама бодрость, с глазами, полными неба, он был явно счастлив дышать этим воздухом.
– Хорошо провел ночь?
– Я вообще не провел ночь: провалился на две секунды.
– Так это же прекрасная ночь! Я тоже… Со мной такого не бывало много лет, ты представляешь? О, берегись скорпионов, когда будешь обуваться: они обожают влажные носки.
И Жерар продолжил свою прогулку вдали от всех, столь же увлеченный природой, сколь и закрытый людям.
Я взял палку и тщательно, с подозрением ощупал свои кроссовки, содержимое несессера, сложенную на земле одежду: уф, зловредных тварей не видно, можно одеваться.
Вчера в джинсах мне было жарко, и я облачился в шорты и футболку.
Когда я подошел к газовой горелке, на которой готовился завтрак, Абайгур расхохотался, показывая пальцем на мое одеяние.
– Ну и что? – фыркнул я, заразившись его весельем. – Никогда не видел?
Дональд, сам одетый в бермуды, объяснил мне, что бербер никогда не оголяется.
– По его мнению, это непристойно?
– По его мнению, это бесполезно. Он считает, что тело меньше страдает от жары под толщей полотна или хлопка. И знаешь что? Он прав.
Абайгур задал ему вопрос, который Дональд перевел мне:
– Твои мускулистые ноги его удивляют, и он спрашивает, кто ты по профессии.
– Преподаватель философии.
Дональд и Абайгур обменялись несколькими словами, и американец ответил мне:
– Тогда он тем более не понимает, почему у тебя такие крепкие ноги!
– М-м-м, отягощенная наследственность: мои родители были спортсменами высокого класса: мать чемпионка Франции в спринте, отец чемпион университета по боксу.
Заинтересовавшись, Дональд донес информацию до ушей Абайгура.
