Кухня была другая, и квартира другая, и время другое, и мир вокруг другой. И они другие. Но все вернулось.
Говорил он:
– Да пойми, ты тогда, семь лет назад, всю плешь мне проела с дурацким законом о дерьме, по любому поводу поминала… Ну да, закон Старджона. Все состоит из дерьма на девяносто процентов. Ты не понимаешь, что мы сейчас живем прямо посреди первого и главного следствия этого закона?! А оно гласит, что нельзя искусственно отделять дерьмо от недерьма. Если твои чистые и благоуханные десять процентов станут отдельным, независимым множеством, к нему снова можно применить закон Старджона, так? С тем же результатом. И снова искусственно отделить чистых. И так далее… И весь мир превратится в дерьмо. Уже превращается. И мы в нем живем. Идея хорошая: запереть весь криминальный элемент, всех маргиналов в банках, избавить от них приличных людей… Любой нормальный человек под ней бы подписался. И любой бы депутат проголосовал. Подписались. Проголосовали. И что? В банках режут, убивают, насилуют, а в чистых районах – тишь и благодать? Хрена с два. У меня нет доступа к сводкам Управления, но хронику смотрю регулярно. Нет тишины. Нет благодати. Кривая преступлений в чистых районах растет. Подозреваю, даже круче растет, чем раньше: слишком много сил на банки оттянуто. Да и чистые они уже относительно… Вот Средняя Рогатка, чтоб далеко не ходить. Четыре года назад считалась не люкс, но вполне приличный район. А сейчас? Можно стеной обносить и метро разблокировать. Созрела Рогатка для банки, вполне. Да что там Рогатка – меня тут давеча в двух шагах от Сенной зарезать пытались. Гоп-стоп с применением. Не гопота, не маргиналы, вполне приличные на вид парни… были… Ты тут говорила про свой чистый, уютный и безопасный мир, населенный дружелюбными и креативными людьми? Если пойдет, как идет, твой мир сожмется до размеров крохотного элитного квартала, окруженного высокой стеной с колючкой. А потом дерьмо придет и туда. И ты в нем захлебнешься.
Он говорил не с кондачка. Выстраданное, давно обдуманное. Он был уверен в своей правоте. Жизнь подтверждала все построения. Он не знал лишь одного: что можно сделать, как помешать миру катиться к Апокалипсису. А он катился…
Очередной ангел поднес к губам трубу и надул щеки – в Думе лежал законопроект, еще сильнее сужающий круг избирателей, и обсуждался во втором чтении. Не хочешь исполнять гражданский долг, три раза подряд не появлялся возле урн в день голосования? Долой из списков избирателей. И еще полтора десятка категорий граждан, недостойных быть гражданами. И уже не монетизация – безвозмездное аннулирование ваучеров. Лишенцев прибавится, банок тоже.
Потом говорила она:
– Человек закончил школу для дефективных, ай-кью у него ниже плинтуса. Но паспорт получил, идет голосовать. Насильник-педофил отсидел, получил паспорт, идет голосовать. Старушка на грани маразма – тоже на участок тащится, вместе с педофилом и олигофреном. И у них три голоса против моего одного. Почему они должны решать, как будет жить моя страна – значит, и я в том числе? Ладно, педофилов, убийц и дебилов уже отсекли. Не о них речь. А об огромной массе анчоусов. Ни на что не способных, ничего по большому счету не желающих. Крыша над головой, жратва на столе, баба в койке, ведро с гайками в гараже, работа, пусть самая тупая, но чтоб платили без задержек, водка в магазине и футбол в ящике. Все. Круг интересов и потребностей исчерпан. Не хомо сапиенсы. Хомо анчоусы. Люди выходили в океан, не зная, что за горизонтом, и плыли к неведомым континентам. Люди изобретали порох и искали философский камень. Люди сплачивали империи железом и кровью. ЛЮДИ! А если бы и тогда все решали тупым большинством анчоусы, черта с два Колумб отплыл бы из Кадиса…
– Он, вообще-то, отплыл из города Палос-де-ла-Фронтера.
– Ну оговорилась, бывает… Но он ниоткуда бы не отплыл, если бы рулили анчоусы. И Бертольд Шварц порох не изобрел бы. Представь, мы завтра объявляем референдум: люди, выберите что-то одно, от чего мы откажемся – от космической программы России или от футбола по ящику. Не потянуть нам и то, и другое разом. Результат предсказуемый: вместо сообщений о запусках пьяные вопли «Го-о-о-л!» из всех окон по субботам. Анчоусам звезды не нужны. А я хочу, чтобы мои внуки туда полетели. Очень хочу.
Она говорила не экспромтом. Выстраданное, давно обдуманное, обкатанное в разговорах с другими умными людьми, озвученное в эфире и высказанное в статьях и книгах. Она была уверена в своей правоте. Жизнь подтверждала все построения. Она не знала лишь одного: что можно сделать, чтобы облегчить процесс родов, процесс появления на свет нового, лучшего мира… Роды, прав Егор, процесс неприглядный и болезненный. А роды продолжались, головка уже показалась. В Думе обсуждают новый закон, спасающий людей и их будущее от анчоусов. Живешь на пенсию или пособие, не платишь налоги? Не тебе решать, как будут жить те, кто тебя кормит. Дважды или более судился по уголовной? Ну и живи по воровским законам, избирай себе паханов. И еще полтора десятка категорий анчоусов, не нуждающихся в звездах и в избирательных правах. Не хватит банок – построим. Футболом, водкой и работой обеспечим. И будут счастливы все. И люди, и маленькие глупые рыбки. А если клопам кажется Апокалипсисом выброс на помойку старого дивана – то это исключительно проблема клопов.
Потом спор закончился.
Примерно так же, как заканчивались все другие, давние споры.
Она поднялась, прошлась по кухне, выглянула в окно… И спросила:
– У тебя сохранился тот Гамсун?
– Тот самый томик? «Виктория», «Пан» и «Голод»?
– Да.
– Сохранился, – соврал Егор, не моргнув глазом.
– Прочтешь мне пару глав из «Пана»? Не усну ведь после такого денька… А выспаться надо.
Все вернулось.
Спальня была другая, и кровать другая, и время другое, и мир вокруг другой. И они другие. Но все вернулось.
Он ласкал ее долго, нежно, зная, что заводится она медленно, но как заведется – только держись… И она завелась. И он держался, держался, держался, держался, пока мог, как граната с выдернутой чекой, которой отчего-то очень не хочется взрываться. А потом все-таки взорвался…
Все было как всегда. Все было как в первый раз.
Потом она ласкала его, тоже медленно, тоже неторопливо, потом быстрей и настойчивей, и оказалось, что есть еще порох в пороховницах, не все сгорело в первом фейерверке.
Потом они просто лежали рядом. И смотрели друг на друга. Двое, сбежавшие из двух своих таких разных миров в третий – в крошечный мир, очерченный мягким светом ночника. В мир для двоих.
– У тебя не было этого шрама… И этого…
– Нажил…
– А этот твой крест… – она коснулась цепочки. – Какой тяжелый… Тебя из-за него прозвали Крестоносцем?
– Я сам себя так прозвал. Надо же как-то называться, если имена и фамилии постоянно меняются.
Она замолчала. Молчала долго, лежала неподвижно, ровно дыша, он уж подумал, что задремала.
– Егор…
