Удар пришлось нанести из самого неудобного положения. Разумеется, о том, чтобы нанести в такой ситуации верное смертельное ранение не могло быть и речи.
За приоткрытой дверью кто-то премерзко завыл. Эгин шагнул в проем, одновременно закрывая дверь за своей спиной и нанося удар за ударом в подавшуюся назад фигуру противника. «Облачный» клинок несколько раз бессмысленно оскользнулся о превосходный офицерский нагрудник.
В первый раз ему, видимо, удалось ранить неизвестного в правое плечо, потому что встречный удар-отбив был нанесен левой рукой.
За спиной у раненого противника вспыхнул яркий бело-голубой свет – кто-то зажег факел-эбенори. Видимо, офицеры Свода боялись появления неприятельских колдунов и по-прежнему продолжали верить в фальмских людей-оборотней.
Эгин изо всей силы ударил противника ногой в живот и, когда тот начал падать, пырнул клинком в горло. Проход наконец-то освободился.
«Только бы Лагха успел уйти!» – подумал Эгин, понимая, что скрытность его рейда утрачена безвозвратно и шансы спасти собственную шкуру тают с каждым мгновением.
– Подымай тревогу!
– Как его сюда занесло!?
– Тэн убит!
«Тэн!? – Эгин почувствовал себя еще хуже, чем шли дела в действительности. – Я убил того самого офицера, который спас меня от допроса в Опоре Единства!? Ну спасибо тебе, Лагха Коалара, гнорр драный!»
Впрочем, Эгин не был бы Эгином, если бы не понимал, что лично гнорр тут совершенно не при чем, а всему виной его собственный Пестрый Путь.
Это помещение явно использовалось по прямому назначению. Здесь было горячо, сухо и пахло незатейливыми дарами угодий барона Вэль-Виры.
На деревянных рамах висели ломти говядины, медвежатины, оленины. Судя по виду мяса, его заготовили на прошлой неделе, скорее всего в предвидении длительной осады замка. Но «молнии Аюта» решили все проблемы за один день, а потому припасы не успели ни уничтожить, ни забрать с собой.
Эгин ушел в бок, за одну из стоек с мясом, и только благодаря этому избег встречи с метательным ножом. Защитные свойства шардевкатранового нагрудника вызывали сомнения: кожа пошла зелеными пятнами и смердела преотвратно.
Бросившись ничком на пол – так, чтобы просматривалось все загроможденное поверху помещение, – Эгин метнул оба «жабьих уха», целясь в ноги ближайшего офицера.
Противник упал. Отлично!
Еще одного запаниковавшего офицера, который бросился к выходу, чтобы проорать тревогу на весь замок, Эгин достал в не защищенную полукирасой спину.
Последний противник метнул в него факел-эбенори, от которого – Эгина ошпарил ужас – его шардевкатрановый нагрудник занялся, будто славно промасленная бумага. Эгин не совладал с собой и заорал.
При этом щупальца, составляющие бугорки на поверхности шардевкатрановой кожи, все разом пришли в ожесточенное движение; со стороны казалось, что сюда, на Фальм, занесло ветрами Гулкой Пустоты огненную человекоактинию из подводных чертогов Шилола.
Перепуганный этим зрелищем офицер – это был совсем еще мальчик, не офицер вовсе, а молокосос с Высших Циклов – заорал еще громче. Ужас его был тем больше, что всяк сопляк с Высших Циклов знает: пламя эбенори холодно для обычных субстанций. Коль скоро произошло воспламенение – значит, ты повстречал нечто матерое, истое, да вдобавок – диковинное, ибо почти все измененные вещи к пламени эбенори не чутки так же, как и обычные субстанции.
Впечатлительность недоофицера спасла Эгину жизнь, потому что полуторный меч в руках этого мальца не оставлял ему никаких надежд, пока тот срывал с себя куски шкворчащей дряни, рвущей плоть взбесившимися щупальцами и жгущей ее ярким пламенем.
Походя оглушив раненого в ноги офицера ударом рукояти «облачного» клинка, Эгин подошел к перепуганному молокососу, отлично проведенной «метлой ветров» выбил меч из его рук и ударил лбом в подбородок. «Сломанная челюсть стоит жизни. А впредь будет знать, как в живого человека факел-эбенори тыкать.»
У Эгина болело все, что может болеть. Даже желудок разнылся от чересполосицы напряженного ожидания и страха. Звуковая магия и Раздавленное Время выпили его силу, оставив на самом донце его телесного сосуда несколько капель, без которых он не смог бы даже дышать.
И если бы в следующем помещении Эгин не увидел то, ради чего он пришел сюда, то, наверное, уснул бы прямо на ходу. Залитые светом эбенори перед Эгином расстилались цепи и гряды холмов огнетворительного зелья.
Это поле показалось ему бескрайним. Ают исправно выполнил в свое время статьи соглашения об аренде Медового Берега и поставил боевых припасов на десять лет вперед. Несмотря на расточительное использование во время урталаргисской бойни и штурма Гинсавера, их еще оставалось достаточно. Вполне достаточно для того, чтобы смешать с землей не две, а двадцать баронских дружин.
Между этими огнеопасными «холмами», чьи верхушки доходили Эгину до колен, были насыпаны более высокие земляные валы, высотой почти по пояс. Видимо, варанцы полагали, что в случае воспламенения одного «холма» земляная обкладка на время спасет от общего взрыва или, по крайней мере, понизит вероятность такового.
Тело само делало свою работу: извлекало фитили, снятые с части трофейных снарядов «огневержцев», свивало их по два и по три для достижения потребной длины, прокладывало их от «холма» к «холму» через земляные насыпи…
А сознание Эгина тем временем искало ответ на непростой вопрос: оставить двух обездвиженных офицеров умирать здесь от огня и удушливого дыма, или все-таки вытащить их на гребень стены, потеряв еще щепоть драгоценных мгновений?
Раньше подобная дилемма показалась бы ему высосанной из пальца. Они исполняют свой долг, он – свой. Умереть при исполнении долга – сладостно и почетно. Следовательно, эти двое умрут сладостно и почетно. И – никаких вопросов!
Победила спесь и гордость бывалого профессионала: никаких вопросов не было бы, если б он их зарубил на месте. Но коль скоро он уже истратил одну щепоть драгоценных мгновений на то, чтобы не убивать этих офицеров, значит – истратит еще одну ради их спасения. Хватит с него и рах-саванна Опоры Единства Тэна, с которым он обошелся как последняя свинья!
Взбодрить Эгина сейчас могла только новая смертельная опасность. Поэтому он, не колеблясь, поджег все фитили, имеющие, как он оценил на глазок, минутную задержку. Когда он поджигал последний, первый уже сгорел наполовину. Итого – тридцать ударов сердца, милостивые гиазиры!
Двадцать семь. Он подхватывает под мышки молокососа с полуторным мечом…
Девятнадцать. Молокосос – за дверью. Стонет, приходит в себя. Вдали на стене слышны встревоженные голоса караульных…
Пятнадцать. Офицера приходится бесцеремонно тащить за ноги – слишком тяжелый…
Тринадцать. Мимоходом брошенный взгляд в замутившиеся кровавой слезой глаза Тэна. Тэна? Может, его тоже так звали, даже подлинные имена офицеров Свода нет нет да и повторяются. Тэн – да не тот!
