С ужасом Эгин осознал, какую подлую игру предлагает ему маг. Познакомиться с красавицей-баронессой, завладеть ее чувствами и затем позволить умелому притворщику познать ее любовь, воспользовавшись твоим образом! В то время как девушка будет уверена, что имеет дело с тобой! Что за извращенец!?
Эгин ощутил, как в глубоких глубинах его естества подходит, словно на дрожжах, необоримое, почти физическое отвращение. Все то, о чем попросил его Адагар, казалось ему теперь сумасшествием. Причем опасным сумасшествием.
– Ты, верно, шутишь, Адагар?
– Нисколько.
– Но… это воистину странная плата! Может быть, я могу сделать для тебя что-то менее… противоестественное?
– Поздно, Эгин, поздно, – без тени улыбки сказал Адагар. – Ты уже не вправе отказаться. Потому что ты уже согласился.
Эгин воззрился на Адагара в недоумении.
Адагар отступил от него на несколько шагов и хлопнул в ладоши.
«…да откуда тебе вообще знать, на что я готов пойти! Ради того, чтобы получить тело глиняного человека, я готов пойти на все! Клянусь, буквально на все! Слышишь, Адагар? Я готов пойти на все-е-е-е!» – повторило эхо.
Дыхание Эгина участилось, а руки непроизвольно сжались в кулаки. Это были его собственные слова, сказанные пару коротких колоколов назад в запале противоречия. Слова, повторенные покорным магу эхом!
– Ты уже принял мои условия, Эгин. Ты предложил мне «все». Из этого «всего» я выбрал одно-единственное – любовь Зверды. Поскольку первого же взгляда, брошенного на тебя, мне хватило чтобы понять: тебе удастся добыть эту любовь. Учти, что ты поклялся выполнить мое желание, – скрестив руки на груди, заявил Адагар.
– Но ты обманул меня!
– Ничуть, – одним своим взглядом страннику удалось остудить пыл Эгина. – Это не обман. Это честная сделка. Сначала ты заключил ее, а теперь пытаешься идти на попятную. Не тщись! Ты не можешь взять свои слова назад, Эгин. Поскольку странник не может взять назад слово, данное страннику.
– Но я не странник, Адагар!
– Тебе только так кажется, Эгин.
2
«Легко сказать: соблазнить или, точнее, влюбить в себя девушку! Особенно, такую девушку как баронесса Зверда», – уныло размышлял Эгин.
На своем выхоленном слугами Вэль-Виры жеребце он выезжал на дорогу, соединяющую замок Гинсавер с Маш-Магартом.
Редкие крестьяне, крестьяне Вэль-Виры, которых он встречал на дороге, расстилались на обочине в земных поклонах.
Мужикам и бабам, спешащим по своим земным и очень прозаическим делам, было очевидно – едет большой барин. Почти такой же большой, как сам барон Вэль-Вира.
«Надо же было этому старому магу-греховоднику воспылать похотью к самой недоступной из фальмских красавиц!» – сокрушался Эгин.
О моральной подоплеке своего согласия он старался больше не вспоминать, резонно полагая, что вспоминать о ней нужно было тогда, когда он так опрометчиво предложил Адагару «все, что угодно». Теперь же оставалось только выполнять поставленную перед ним задачу. Поскольку, по уверениям странника, он уже начал выполнять свою.
– Через двадцать один день глиняный человек будет дышать и говорить, – утверждал Адагар. – Не беспокойся, дружок, – он будет похож на тот мыслеобраз, что сверлит твои суетливые мозги, как две монеты, отлитые из одной формы. Кстати, что случилось с человеком, копию которого мне предстоит сделать?
– Кто-то применил к нему магию развоплощения. Его душа рассталась с телом. Но, в отличие от тела, душу мне удалось сохранить, уловив ее в Белый Цветок, – ответил Эгин, всем своим видом пытаясь показать, что не расположен вдаваться в дальнейшие объяснения. Еще не хватало, чтобы Адагар знал, что трудится на копией гнорра Свода Равновесия!
– Магию развоплощения? Гм… не завидую… не завидую. А вот насчет Белого Цветка – я в восхищении. Да ты не столь ничтожен, как пытаешься себя подать, Эгин! Кстати, как твои успехи с баронессой Звердой? Написал ей письмо?
Эгин промычал что-то невнятное. Вроде того, что работы ведутся.
Он врал.
За предыдущие два дня он так и не нашел в себе смелости написать баронессе что-нибудь завлекательное и напроситься к ней в гости.
– Имей в виду – через двадцать один день ты должен окончить свою работу. Точно так же, как я окончу свою, – вкрадчивым голосом сказал Адагар.
– Помню-помню…
– Думаю, после уловления развоплощенной души в Белый Цветок моя просьба кажется тебя совсем пустяковой? – осклабился Адагар.
В конце концов, Эгин решил не писать никакого предварительного письма. А отправиться в Маш-Магарт лично, сразу, в лоб.
Во времена, когда Эгин был моложе и служил в Своде, он наверняка бы воспринял такое задание иначе. Или, как еще иногда говорят, «проще».
Тогда его друзья «портили» девиц налево и направо, похваляясь на дружеских пирушках своими истинными или наскоро изобретенными подругами. Бывало, они проводили свои редкие выходные в Публичных Садах, рассматривая и обсуждая проходящих мимо женщин, девиц и девочек.
«Что за формы! Что за взгляд!» – романтически вздыхал Канн, указывая на стройную, хорошо сложенную горожанку, шедшую в сопровождении свекрови.
«А-а! Ее зовут Арда. С ней я был прошлой весной», – вступал тогда Иланаф, растушевывая свое торжество бравадой.
«Эка невидаль! – говорил Онни. – Прошлой весной с ней был и я.»
«Прошлой весной с ней был весь Свечной Околоток. И, хотел бы заметить, все это – в рамках уложений Жезла и Браслета», – добавлял Эгин официальным тоном и вся компания взрывалась хохотом.
Свекровь закрывала свое сокровище от пересмешников, раздвигая широкий черный веер. Старуха, конечно, не могла слышать их перебранки, но догадывалась, что то, над чем смеются молодые люди в чиновничьих платьях, каким-то неведомым краем касается ее привлекательной невестки…
Это было давно. Тогда Эгин не имел достоверных представлений о том, что такое любовь, и уж, конечно, не знал ответа на вопрос, почему это так мучительно. В сущности, именно вследствие этого он считал себя опытным сердцеедом. И чувствовал себя победителем в женском обществе.
Тогда жизнь представлялась молодому Эгину чистым писчим свитком, в который ты, прожив очередной день, вносишь сообщения о подвигах обоего рода – на поприще службы и на поприще любви.
С появлением в его жизни Овель исс Тамай обычные подвиги на поприще любви стали для Эгина неким необременительным, хотя и скучноватым ритуалом.
Говоря более приземленно, каждая новая подружка виделась теперь Эгину чем-то вроде временного заменителя Овель. Вроде как младенцу дают соску-пустышку вместо материнской груди. А с уходом Эгина из Свода подвиги на служебном поприще перестали тревожить его сердце вместе с самим поприщем…
