Абдулла снова зашелся приступом кашля, мешая его с хриплыми ругательствами на непонятном Коботу языке, и вдруг вскинул пистолет. Кобот зажмурился. Грохот тяжелого золоченого «Desert Eagle» разорвал душный воздух подвала, и когда Даниил Ильич снова открыл глаза, то увидел, как отлетает к решетке рыжая девушка в красном платье, и на груди у нее зияет багрово-черная дыра с рваными краями. Абдулла выстрелил еще раз, и еще, и еще. Пули пятидесятого калибра били в оседающее тело, разбрызгивая кровь и вырывая куски плоти вместе с обрывками красной ткани. Звук выстрелов смешался с отчаянными криками ужаса. Последняя пуля попала в лицо, голова девушки дернулась и разломилась, рыжие волосы залила густая темная волна растекшейся крови.
Абдулла опустил пистолет и стоял, тяжело дыша.
— Все, — сказал он устало. — Даня, давай работай. Времени почти совсем нет у нас, сам понимаешь.
Он тяжело поднялся по ступеням лестницы, засунул пистолет обратно за пояс, повернулся и махнул рукой в сторону клеток:
— Эту убери, я тебе еще привезу, если нужно будет. Ты только дело сделай, ладно?
Кобот проводил Абдуллу взглядом и только сейчас заметил, что не дышит. Он расслабился, и воздух с шумом вырвался из сведенной судорогой груди. Двое молчаливых верзил по-прежнему стояли на своих местах, как будто ничего не произошло, и смотрели на Кобота.
— Что уставились? — сказал он, чувствуя, как на него наваливается страшная слабость, а вместе с ней и безразличие. — Шефа слышали? Готовьтесь, сейчас будем работать.
Он подошел к стене и снял с гвоздя один из синих застиранных халатов. Двое его молчаливых помощников скинули куртки, оставшись в одинаковых видавших виды белых грязных майках. Их плечи и руки густо покрывала синяя вязь татуировок.
— Освободите один из холодильников, — распорядился Кобот. — То, что там находится, выбросите вон в ту дыру, как всегда. Тело из клетки туда же. Потом подкатите стол. Я сейчас.
Татуированные гиганты молча натянули на могучие плечи халаты, казавшиеся на них детскими распашонками, и принялись греметь ключами, открывая замок холодильника.
Кобот медленно пошел между клетками, по очереди заглядывая в каждую из них. Земляной пол тихо шуршал у него под ногами, а вокруг слышался тихий, монотонный плач, как будто где-то вдалеке двигалась похоронная процессия.
«Проститутки, — сказал он себе. — Не монашки же, в самом деле. И не члены благотворительного общества, да».
Легче почему-то не стало.
В одной из клеток посередине железного пола сидела девушка, маленькая и худенькая, как подросток. На ней была надета белая полупрозрачная комбинация, тоненькие руки обнимали острые колени, в которые она уткнулась лицом. Кобот остановился у клетки. Девушка подняла голову и посмотрела на него большими карими глазами, в которых стояли слезы, и он понял, что именно приснится ему сегодня ночью.
Кобот обернулся. Двое его помощников только что с шумом сбросили что-то в провал в стене и теперь стояли рядом и смотрели на него.
— Сюда, — сказал Кобот.
Большой железный стол мягко покатился по земле, приводимый в движение двумя парами могучих рук. Кобот отошел чуть в сторону и смотрел, как двое огромных мужчин легко поднимают тоненькую девушку и укладывают ее на холодную металлическую поверхность, покрытую темными бурыми пятнами. Один из них туго затянул заскорузлый широкий ремень на ее запястье, и тут она закричала. Она кричала и билась, когда ей привязывали руки и ноги ремнями, кричала, когда стол катили под яркий свет включенной хирургической лампы, и продолжала кричать до тех пор, пока сильная большая рука не затолкала ей в рот искусанный резиновый кляп.
Кобот взял из железного шкафа хирургический скальпель, кое-как натянул на лицо маску и подошел к столу, последний раз заглянув в полные нечеловеческого ужаса карие глаза.
— Все будет хорошо, — пробормотал он, занося нож. — Все будет хорошо…
Весь день дождь тяжелел, наливался холодом, хмурился; потом среди мелькания серых капель стали появляться быстрые белые штрихи, как метки на старой кинопленке. Их становилось все больше и больше, пока в одно мгновение дождь не сменился густым снегопадом, как будто старая раздраженная осень, хлопнув дверью, на время вышла, впустив в город молодую зиму.
Снег падал частыми крупными хлопьями, окутывая весь мир мягкой белой тишиной и превращая город в декорацию к зимней сказке. Заснеженные деревья стояли молчаливо и торжественно, затаив дыхание и притворившись искусственными, как актеры на время притворяются принцессами и троллями. Таинственные огни ночных фонарей просвечивали сквозь частое переплетение пушистых ветвей, словно театральные софиты, и в их голубоватом, желтом, синем свете покрытые снегом ветки были похожи на новогодние елочные игрушки. Светло-серое ночное небо источало тусклое потустороннее свечение и медленно оседающие белые облака.
Застекленная деревянная дверь была приоткрыта, и в комнату втекал густой прохладный воздух, пахнущий талой водой. Небольшую квадратную террасу покрывал снег, набросивший на трехногий круглый столик и пару старых стульев белые чехлы. По проспекту вдоль набережной проезжали редкие машины, оставляющие двойные черные полосы на белом покрывале снега, но машин становилось все меньше, а снег — все гуще, так что очень скоро дорога стала нетронутым, чистым и белым пространством. За черной узкой рекой, среди деревьев парка, превратившегося под снегопадом в волшебный дремучий лес, тусклым желтым светом горел огонек. Алина смотрела на него, и в голове у нее возникали теплые уютные образы: маленькая комнатка, закипающий чайник, старый сторож, читающий в ночной тишине книгу в потрепанной обложке.
— У меня редко бывают гости, — сказал Гронский. — Вернее, их не бывает вообще.
Алина посмотрела на него и улыбнулась. Она удобно устроилась с ногами на большом диване, закутавшись в плед. Гронский сидел напротив, в старом потертом кресле, в котором, наверное, хорошо рассказывать истории о прежних добрых временах. Воротник белой рубашки был расстегнут, рукава немного закатаны, и в неярком мягком свете напольной лампы тонкая ткань походила на полупрозрачную светлую ауру, окружающую темный силуэт тела. На низком столике стояли кружки с чаем, пузатый чайник, пепельница, блюдце с порезанными и начавшими темнеть дольками яблока, бокалы и большая бутылка «Jack Daniel’s», уже пустая наполовину. В полумраке комнаты ее содержимое мерцало, как самый драгоценный и волшебный из всех эликсиров.
Алина обвела взглядом большую комнату. В ней было совсем немного мебели: шкаф, диван, кресло, пара стульев, шаткий столик — но на каждом предмете хотелось задержать взгляд, настолько он был настоящим, как будто обладал собственной неповторимой личностью. За каждым из них чувствовалась своя история, как часто бывает с вещами, прожившими долгую жизнь рядом с людьми.
