К своему огромному удивлению, Эгин ничуть не удивился. И не испугался.
– А где все, где Кух? – спросил Эгин, приподымаясь на локте.
Он лежал на большой овечьей шкуре и был облеплен какими-то вонючими повязками. Впрочем, принюхавшись, Эгин понял, что воняют они морской солью и водорослями. Терпеть можно.
– Кух умер, а горцы заняты своими делами. Свершают обряды над погибшими, закапывают костеруких. Если хочешь посмотреть на горцев – посмотри, кедровую рощу отсюда прекрасно видать, – небрежно бросил Прокаженный и, снова не оборачиваясь, указал куда-то на восток.
Эгин приподнялся и сел. Только сейчас он окончательно осознал где находится. Как оказалось, не так уж далеко от того места, где он в последний раз ощущал себя как себя, а свое тело – как материальную оболочку своей души. Шкура, которая служила ему ложем, была расстелена на каменной площадке двадцати шагов в длину, на которой росли несколько невысоких кедров. Словно балкон, она нависала над той долиной, где располагалась кедровая роща, превратившаяся в место кровавой сечи злокозненной волей истинного хозяина Серого Холма. Эгин в минуты вынужденного безделья в деревне горцев многократно упирался взглядом в эти кедры и мысленно прогуливался по этому скальному уступу не один раз. Правда, мог ли он предположить, что совсем скоро окажется под дрожащей сенью кедровой хвои в обществе Прокаженного, который будет указывать ему в сторону этой же самой кедровой рощи с таким видом, будто они знакомы уже десять лет? Нет, не мог.
– Ты говоришь, Кух умер. Его что – убили костерукие? Когда это случилось? – запинаясь, спросил Эгин.
Ему было горько. Не будь у него такого надежного друга, который отчего-то предпочитал называть себя рабом, он сам был бы уже давно в Святой Земле Грем. Эгин попробовал встать на ноги. Тщетно. Боль в боку вонзилась в его плоть невидимыми иглами, отдалась ледяным звоном в позвоночнике, заскребла в печени, заныла в груди. Нет, похоже ходить ему еще рановато.
– Давно. Он был убит девять дней назад, – как ни в чем ни бывало отвечал Прокаженный, который, казалось, был увлечен чем-то, что происходило внизу, у горцев, а Эгином вовсе даже и не интересовался.
– И убил его шардевкатран, а не костерукие, – добавил Прокаженный как бы между делом.
У Эгина промелькнула спасительная догадка. Может быть, они говорят о разных людях? Может быть, на Медовом Берегу было два Куха? Одного убил шардевкатран, а другой, может быть, пошел сейчас на охоту со своей «трубкой для стреляния», целый и невредимый?
– Нет, мы говорим об одном и том же человеке, – настаивал Прокаженный.
– Ты хочешь сказать, что все эти девять дней я, аррум Опоры Вещей, обученный отличать Измененную материю от не измененной, живое от мертвого, общался с бестелесным призраком и не подозревал об этом? – иронично осведомился Эгин. – Может быть, это бестелесный призрак спас меня, когда на меня наседали костерукие, а я лежал в грязи, словно запоротый погонщиком осел, не в силах даже обороняться? Значит, это был не Кух, а какое-то чучело, волею очередного проклятого колдуна обретшее подобие жизни, движение и способность сострадать?!
Эта гневная тирада выпила из Эгина столько драгоценных сил, что он был вынужден вновь улечься на шкуру. Голова его кружилась, словно бы спьяну, а мышцы предательски обмякли.
– Нет, то было не чучело, – лениво и медленно отвечал Прокаженный. – То, конечно, было не чучело. Никакому колдуну из тех, которые известны мне, не достанет умения сотворить чучело, что смогло бы управляться с «облачным» клинком, Эгин. Такое по силам только Звезднорожденным и Отраженным. И то не всем.
– Кто же это был? – Эгину хотелось, чтобы в его голосе рокотал сарказм и кипело благородное презрение. Но то, что получилось, не было ни первым, ни вторым. То была мольба. Раненого, обессиленного человека. Человека, стоящего на грани полного морального поражения.
– То был я, – ответил Прокаженный и, откинув капюшон, наконец обернулся к Эгину.
x 2 x
Лицо рыбы. Лицо черепахи. Сухая, морщинистая кожа. Кажется, лоб, щеки и подбородок присыпаны морской солью. Глаза – как два выбравшихся из раковины моллюска. Влажные, мягкие, слизистые. Без зрачков. И в то же время глаза Прокаженного были подвижными, живыми. Ни волос, ни бороды, ни усов. И бровей тоже. И ресниц. Руки, такие же сухие. Кожистые перепонки между пальцев, словно у болотной птицы. Ногти с зелеными прожилками. Нос – расплющенный, с большими ноздрями. Шея – сморщенная, сухая, короткая.
«Ну и урод! – подумалось Эгину. – Теперь ясно, отчего он всегда, по слухам, одевался так, чтобы никто не увидал его лица!»
– Скажи мне, Эгин, когда ты имеешь драный, латаный-перелатанный плащ, станешь ли ты одевать его в том случае, если намерен познакомиться с важной и знаменитой персоной?
– Нет, – ответил удивленный Эгин. О чем это он? С какой это персоной?
– А что ты станешь делать? – дружелюбно и тихо спросил Прокаженный, как будто этот вопрос был самым принципиальным и важным из всех, какие только можно задать в подобной ситуации.
– Пойду и куплю себе новое. Или попрошу у кого-нибудь из друзей… – в нерешительности пробормотал Эгин.
Прокаженный удовлетворенно кивнул своей плоской головой. Мол, все правильно.
– Я как раз так и поступил. Я взял обличье Куха и пошел в нем знакомиться с тобой. Ведь, уверен, будь ты сильнее, ты зарубил бы такого мерзостного урода, как я, быстрее, чем я смог бы тебе объяснить что-нибудь существенное. Или постарался бы зарубить. Ведь так?
Эгин ответил не сразу. Он взвешивал. Он вспоминал. Он старался быть честным с самим собой и с Прокаженным.
– Пожалуй, ты прав, – вздохнул Эгин и закрыл глаза.
Так значит, Прокаженный одел обличье Куха, как он, Эгин, одел бы платье, к примеру, Альсима…
x 3 x
– Этот обман был плох, как и всякий обман, Эгин. Но он был лучше всего остального. Ведь теперь, как бы ты не хорохорился, ты мне доверяешь. Ведь верно?
– Верно, – усмехнулся Эгин.
Как бы там ни было, но он был бы уже три раза мертв, если бы не Прокаженный – хоть в обличье Куха, хоть в своем собственном. Не важно. Важно, что если бы даже он желал ему, Эгину, зла, он, получивший от судьбы тысячу шансов подарить Эгину зло, так и не воспользовался ни одним из них. Зная человеческую натуру, это не так уж мало. Стоп. Человеческую?
– Я не человек, Эгин. Я эверонот, – внес ясность Прокаженный.
– Хорошо, эверонот так эверонот… Значит, ты все время дурачил меня, так? Начал в ту ночь, когда я, не разбирая дороги, бежал в Ваю из Кедровой Усадьбы, а окончил сегодня?
Как и всякому человеку, а в особенности офицеру Свода Равновесия, Эгину очень не нравилось чувствовать себя воробьем, которого провели на мякине. Пусть очень даже искусно сработанной, но все-таки мякине.
