Даже просто поглядывая краем глаза на Куха, Эгин отдавал должное его невесть откуда взявшемуся мастерству. «Чему, интересно, он собирался у меня учиться?» – спросил сам себя Эгин, расправляясь с поверженным наконец-то врагом. Любопытно – за то время пока он, Эгин, прикончил одного, сам Кух умудрился уложить двоих. Причем Эгин даже не заметил, когда именно убитых костеруких стало двое. Но сколь ни искусен оказался Кух в деле борьбы с нежитью, на всех его силы хватить не могло и он прекрасно понимал это.
На расстоянии десяти шагов от Эгина и Куха сметливые горцы придавили сетью, которой обычно ловят молодых медведиц, двоих костеруких. Сеть была сплетена из жил горных оленей, а ее края были утяжелены большими гладкими камнями. Горцы сбросили сеть из гнезда, накрыв ею сразу двоих. И с криками торжества стали спускаться вниз, чтобы завершить начатое своими мечами. Но не тут-то было. Нежить раскромсала сеть своими костяными пальцами и в мгновение ока вырвалась на свободу. Причем, обретя ее, костерукие тут же ринулись на Эгина, который стоял к ним спиной.
– Сзади, гиазира! – крикнул внимательный Кух, но не успел Эгин обернуться, как в длинном яростном прыжке на него наскочил костерукий, причем его левая рука, алчущая крови и мяса, пробила многострадальный нагрудник и вонзилась в аккурат под левую ключицу доблестному, но изрядно уставшему арруму Опоры Вещей.
Небо завертелось над Эгином хуммеровой каруселью и он с тяжелым вздохом осел в грязь. Боль побежала горячими волнами по всему телу, а в ушах застучала шальная кровь. Утешало одно – если бы костерукому все-таки удалось вырвать ему сердце, он, пожалуй, не слышал и не видел бы уже ничего.
К счастью, Кух уже был рядом. Ему удалось отвлечь внимание костерукого на себя и тем спасти жизнь Эгина. Но возможности Куха тоже были не безграничны. Стоять на одном и том же месте, не смея отойти – а отойти означало бы отдать Эгина на растерзание «переделанным» питомцам истинного хозяина Серого Холма и сражаться одновременно с двумя исчадиями бездны – это было слишком. Притом, делать все это с двумя никудышными изделиями кузниц Багида Вакка. А потому, улучив момент, когда один костерукий, получив удар ногой в грудь, влекомый инерцией полетел назад, и, наткнувшись спиной на своего напарника, изготовившегося к атаке, завалился в грязь вместе с ним, Кух нагнулся к лежащему Эгину и сказал:
– Разреши мне взять твой меч, гиазира!
Эгин ничего не сказал, потому что говорить было очень больно. Он лишь разжал пальцы, сжимавшие рукоять «облачного» клинка не сильнее, чем это делал бы годовалый младенец. Дескать, бери. Не жалко.
x 8 x
«Облачный» клинок – не кухонный нож. Даже хорошему фехтовальщику бывает иногда трудно приноровиться к клинку аррума. Тем, кто незнаком с особенностями таких мечей, они поначалу кажутся слишком тяжелыми и своенравными. Неуклюжими, странными. Какими-то неправильными. Одним словом, взяв у Эгина его меч, Кух пошел на большой, по мнению Эгина, риск, ведь известно, что в горячем и смертельном бою правильней пользоваться тем оружием, к которому привык, а не тем, что жжет руку и отзывается при каждом ударе едва ли не в самое сердце. Но Эгину ничего не оставалось, кроме как положиться на невесть откуда появившийся фехтовальный талант Куха.
Отгоняя прочь боль, Эгин тяжело вздохнул и облизнул пересохшие губы языком. Пересохшие. Когда это они успели пересохнуть? Разве дождь уже кончился? Не обращая внимания на резкий тычок сломанной кости, Эгин вперил в небо пытливый взгляд. Не может быть! Обложные, свинцовые тучи, беременные ливнем, похоже, уходили.
Раненый Эгин, конечно же, не мог видеть, как на крыльце гнезда Сестры Большой Пчелы стоит Хена, облаченная в достойное ее царственных телес одеяние и, размазывая по щекам слезы, с мольбой глядит в ту же самую точку неба, в которую сейчас не по своей воле, но волею своей обездвиженности, глядит и Эгин.
– Солнышко, дружочек! Мужа порешили, сыночков забили, дочурка невесть где, невесть с кем, да не ведомо жива ли. Будь к нам милостив, господин солнышко, пожалей моих новых деточек, выйди к нам, спаси нас дураков! – вот что лепетала Хена. И неказистые слова ее молитвы действительно сочились перестоявшим материнским горем и искренностью бескорыстного заступничества.
x 9 x
Безразличие, которое овладело Эгином в первые секунды после ранения, и боль, сковавшая мышцы ледяной цепью, стали отступать вместе с грозовыми тучами. Снова вступить в бой аррум не мог, но следить за происходящим, не теряя сознания и интереса к происходящему – вполне. А происходили в самом деле занятные вещи.
Число костеруких увеличилось вдвое от того момента, когда Эгин в последний раз закрыл глаза. Сбежались, видно, со всей рощи. А Кух все еще бы жив. Причем, не просто жив, а даже и не ранен. Горцев вообще видно не было. Кедровая роща была погружена в гнетущую тишину, которую лишь изредка нарушал ритмичный вдох или резкий выдох Куха, не считая, правда, ставшего привычным чавканья грязи под ногами дерущихся.
Кух не просто освоился с аррумским мечом Эгина. Он выжимал из него все, на что был способен «облачный» клинок. Меч Эгина метал малиновые молнии, сыпал искрами и звенел. Он крушил направо и налево. Столкнувшись с телом врага, он шипел, словно раскаленный прут, входя в Измененную плоть. Он пел, рассекая воздух. Клинок, насытившийся поганой кровью костеруких, теперь переливался всеми цветами радуги и находился в беспрестанном завораживающем движении. Он жил собственной жизнью, хотя и был связан со своим новым хозяином невидимой пуповиной родства.
Со стороны Кух, обороняющий хозяина, наверное, выглядел и героично, и комично одновременно. Комично оттого, что меч Эгина выглядел исполинским и непомерно тяжелым в его щуплых с виду руках. Так же комично выглядел бы тяжеловооруженный всадник, если бы ему вздумалось сесть на диковинного пони из Розовых Конюшен Сайлы исс Тамай. И героично, ибо несмотря на все это Кух, низенький и тщедушный на вид, перебил аррумским «облачным» клинком уже дюжину костеруких – больше, чем Эгин за все время, проведенное на Медовом Берегу.
Но тут взор Эгина вновь заволокло приступом раздирающей мозг боли и он погрузился в долгий, тяжелый сон, в полной уверенности в том, что пока Кух жив, не видать костеруким его сердца, как не увидать снега в пустыне Легередан. Сладкий дым сна окурил его сознание и волю, унес прочь боль, а с ней всю надоедливую пестроту окружающего мира. Эгин так и не дождался момента, когда тучи расступились и над кедровой рощей засиял неожиданно огромный, ослепляющий золотой шар.
– Санг-бала! Санг-бала шан! – загудели вершины кедров, что на языке горцев значило просто «господин солнце внял молитвам Сестры Большой Пчелы, питающей, сильной и могучей».
ГЛАВА 18. АВЕЛИР
Вечер Пятнадцатого дня месяца Алидам
x 1 x
– Ты… ты Прокаженный, да?
– Да, а ты – Эгин, аррум Свода Равновесия.
Человек в капюшоне, низенький, худощавый, со старческим скрипучим голосом даже не нашел нужным повернуться к Эгину, а бросил свой ответ через плечо, словно бы какое-нибудь огниво или носовой платок.
