И все-таки Лиг, не говоря ни слова, лишь пригласив широким жестом всех присутствующих следовать за ней, поползла ― стоять в полный рост было невозможно ― туда, где гудели и трепетали, то увеличивая, то уменьшая зазор друг между другом, две соседние стены-лепестка. До них было шагов пятьдесят, но эти пятьдесят шагов еще требовалось преодолеть. Обстоятельно, неторопливо, вбивая в землю кинжал, а лучше пару, чтобы ветер не оторвал такое легкое человеческое тело от земли и не расплющил его, ударив об оставшиеся стены.
«Зачем? Зачем все это?» ― думал Эгин, двигаясь ползком вслед за Самелланом. Рядом с ним сопел До-танагела. Все, что они делали, было глупой игрой перепуганных детей, потерявшихся среди песчаной бури в пустыне Лагередан.
Лиг довольно точно подгадала момент. Когда она оказалась на расстоянии вытянутой руки от лаза между стенами-лепестками. Небесный князь Шет оке Лагин как раз обрывал предпоследний круг лепестков шиповника, и после очередного взрыва, оглушительного рокота и треска в просвет между стенами стала видна долина и… и цепь морских пехотинцев Лагхи Коалары.
Они, так же, как и защитники Хоц-Дзанга, были перепуганы, они вжимались в землю, но все-таки их было много, и они жцали, когда Танец Садовника выкурит из Хоц-Дзанга последних защитников, и их луки оставляли надежду спастись совсем немногим.
Пальцы небесного человека прикоснулись к очередному лепестку. Взмах ― и, обдав пеструю и бессильную кучку людей волной пыли и мелкого мусора, северная стена-лепесток взмыла над головами морских пехотинцев и небывалой серой бабочкой упорхнула с тем, чтобы сокрушить на расстоянии двух лиг чудом устоявшую до-сего момента сосновую рощу.
Из четырех стен-лепестков, составлявших внутренний обвод Хоц-Дзанга непосредственно вокруг его Семени, остались три. Преграды перед защитниками больше не было, и это было в определенном смысле везением, ибо они избавились от необходимости преодолевать узкую вибрирующую щель, в которой, пожалуй, можно было стереть в крошку и каменное изваяние, не то что человека.
Последние три стены были обречены исчезнуть в ближайшее время, и Лиг, зная что-то, что, кроме нее, могла знать лишь Тара, неожиданно для всех вскочила на ноги и помчалась вперед. Она перескочила через глубокий ров, оставшийся на месте вырванной стены-лепестка, и в этот момент ветер швырнул ее на землю. Но она вновь поднялась и побежала. Вперед, прямо на морских пехотинцев, до которых было около четырехсот шагов.
Вслед за ней побежали остальные. Никто не знал ― зачем, но никто не сомневался в том, что поведение Лиг заслуживает полного доверия и, соответственно, строгого подражания.
Эгину везло больше других. Ему помогала Тара. Он бежал навстречу смерти от стрел морской пехоты, стремясь избежать другой, неведомой смерти, которая вызревала за его спиной. Морская пехота не могла начать стрельбу раньше, чем утихнет ветер, неведомая смерть могла настигнуть в любой момент.
Эгин был уже у рва, оставленного сокрушенным внешним обводом стен, когда Семя Хоц-Дзанга лопнуло завершающим аккордом Танца Садовника, обернувшись огромным провалом, поглотившим все в радиусе трех обводов: трупы смегов, тела псов и самую землю на двести локтей в глубину.
Благодаря, казалось бы, самоубийственному порыву Лиг они успели избежать гибели от разрыва Семени Хоц-Дзанга.
Эгин упал в ров, обернулся и увидел, что все его спутники живы и жуками-бронзовками, которых рука садовника стряхнула с куста шиповника, падают ничком посреди рвов и борозд, чтобы не стать жертвами стрел или убийственных обломков оружия, взмывших вверх и теперь сыплющихся куда ни попадя с небес. Вообще, смерть в тот день в долине Хоц-Дзанга, как правило, предпочитала являться с небес ― в образе Поющих Стрел, «покровов Говорящих» и «градобоя».
Тара была рядом ― Эгин чувствовал это, ― и когда страшная боль от проникающего в спину клинка обожгла его от темени до пят, Эгин очень и очень удивился. Таким ― беспомощным и удивленным ― он погрузился в бархатную беспросветную тишину, которая хранит каждого, кто преисполнился болью свыше отпущенного смертным предела.
Тара успела поцеловать Эгина в затылок, успела провести пальцем по длинной кровавой полосе, вскрывшей спину рах-саванна Опоры Вещей, и более она не успела ничего.
Последняя стрела гнорра, пущенная вдогонку предпоследней стреле и утихающему ветру, отыскала Тару по изумрудным отблескам «покровов Говорящих» на ее волосах.
Иланаф и Дотанагела отстали от остальных, и их довольно основательно присыпало обломками станка «молнии Аюта» у самого края котловины, образовавшейся после разрыва Семени Хоц-Дзанга. На небесах медленно таяли руки несравненного Шета оке Лагина, а отделавшийся ушибами и ссадинами Иланаф старательно стаскивал с ног Дотанагелы тяжеленный деревянный брус с обрывком медной оковки. Оковка зацепилась за перевязь Дотанагелы, кожа лопнула, и ножны стонущего пар-арценца сползли по его бедру на землю. Иланаф задумчиво посмотрел на рукоять меча Дотанагелы, потом ― на самого Дотанагелу, который, судя по всему, сейчас почти ничего не соображал, потом ― на проступающие сквозь пыльную пелену силуэты офицеров Свода Равновесия, которые огибали свежий провал с востока во главе с пар-арценцем Опоры Единства, а с запада ― во главе с Лагхой Коала-рой. Потом Иланаф оглянулся. Никого и ничего, кроме Самеллана, Лиг и Знахаря, подымавшихся в полный рост прямо против стрел морской пехоты.
Иланаф извлек меч пар-арценца из ножен. «Во имя князя и истины», ― пробормотал Иланаф и тремя жуткими мясницкими ударами вскрыл пар-арценца так, что стало видно его дымящееся сердце. Последний, четвертый, удар Иланаф направил прямо в него.
Иланаф подобрал ножны, аккуратно вложил в них окровавленный меч и, расставив руки, пошел вдоль края котловины навстречу западному отряду, навстречу Лагхе Коаларе, который еще не догадывался, что совсем скоро ему тоже предстоит превратиться в заклятого врага князя и истины.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
ОТРАЖЕННЫЕ
Глава четырнадцатая
ХОРТ ОКС ТАМАИ, СИЯТЕЛЬНЫЙ КНЯЗЬ ВАРАНА
Земля ходила туда-сюда, туда-сюда. Небо тоже.
Казалось, кровь катится по телу не сплошным потоком, как обычно, а будто бы собравшись в шарики. Эти шарики перекатываются по шершавым стенкам сосудов, натыкаются на препятствия и застревают где-то под кожей, на шее, под локтями и коленями, а в особенности же где-то на спине. И причиняют боль.
«Мне больно, ― сознался Эгин самому себе. ― Мне очень больно. Спина, позвоночник, шея, немедленно перестаньте причинять мне боль!» ― приказал Эгин своему телу. Так учил его наставник, уверявший, что органы тела нетрудно держать в таком же повиновении, в каком добрый сюзерен держит своих честных, но капризных вассалов. Он повторил эту фразу не менее дюжины раз, и боль ощутимо уменьшилась.
Как вдруг доверительный разговор Эгина со своим телом был прерван. Кем? Чем? Эгин пока не знал. Он чувствовал лишь, что кто-то или что-то требует, чтобы он открыл глаза. Не вышло ― режущая боль ударила в виски. Эгин пробовал разлепить губы, чтобы сказать что-то наподобие: «Не надо, подождите!», но вместо этого издал лишь жалкое мычание.
