– И где их берут?
– В горах Гэраян, мой молодой друг.
– А ближе?
– Ближе только наши, убогие. Еще пару недель – и появятся. А зачем тебе?
– Нимарь просила.
– Нимарь? Просила? Совсем сошла с ума, сука.
Ночь раскинула свои ватные крылья над долиной речки Вера, мутные воды которой несколькими лигами ниже по течению входили в облый, черный Орис.
На своем вороном мерине по кличке Щука Гайс подъехал к караулу, повертел перед носом у мятого спросонья офицера Вратной Службы поддельным разрешением Симелета. И выехал из лагеря.
Две двадцатипудовые створки лагерных ворот, что были сработаны из кое-как обструганных бревен лиственницы, тяжело сошлись за его спиной. От этого гулкого звука по спине у Гайса побежали мурашки. Он уже начинал нехотя осознавать, на какую чудовищную авантюру толкают его упрямство, юная дурь, похоть… или все это вместе плюс любовь к стрельбе из лука?
Но повернуть назад означало струсить. А трусость Гайс по молодости лет считал недопустимой, непрощаемой.
Темпераментно перетянув Щуку хлыстом, он поднял коня в резвый галоп и двинулся по направлению к броду через Веру.
Теплый воздух ласкал лицо и руки, исходила испариной дорога, ночь случилась почти весенняя. Впрочем, вокруг было еще белым-бело от снега.
Казалось бы, какие тут могут быть цветы?
Однако благодаря мощной дальноглядной трубе, которую днем Гайс одолжил у Нерга, он выяснил: южный берег Веры уже полностью освободился от снега и… кажется, цветет!
Конечно, на таком расстоянии разобрать, есть ли под деревьями фиалки, не получалось, но Гайс был готов прозакладывать ухо Хуммеру, что их там полно.
Путь до брода занял чуть больше времени, чем рассчитывал Гайс. И не только распутица служила тому причиной – старой военно-полевой истины о том, что ночной путь всегда длиннее такого же дневного, Гайс не знал. Да и откуда? Ведь Аз-Зум был его первым лагерем. А это путешествие – первой ночной вылазкой на территорию врага. Да-да, на южном берегу Веры начиналась вотчина Белоколпачников.
Дорога привела его прямиком к броду. И в самом деле, чем ближе к реке – тем больше проталин. А на этих проталинах…
Но напрасно Гайс уминал коленями прелую перину коричневых прошлогодних листьев, обшаривал поляны, щелкал огнивом, таращил в сумрак глаза. Ни одной озорной фиалочьей мордки не улыбнулось ему, ни один глазурованный листок не приласкал пальцы. Но тут Гайс вспомнил, что, согласно уверениям кухарки Нерга, фиалки растут лишь на южном берегу. Выругался – и возвратился в седло.
Рослый, крепконогий и усердный в работе мерин Щука вопреки своему речному имени входить в воду не желал категорически – сначала были уговоры, потом хлыст.
Даже сухарь, найденный Гайсом в нагрудном кармане, делу не помог.
Над речкой стелился черный с проседью туман, от воды поднималось неудобоописуемое органическое зловоние. Брод выглядел опасным. Пожалуй, только «рациональными аргументами», которые боготворил Нерг, можно было заставить коня пройти по песчаной отмели на тот, уже коричневый, а не чубарый, берег. Если бы только Щука слушал «рациональные аргументы»!
Гайс уже смирился с тем, что Щуку придется привязать на северном берегу, когда тучи чинно расступились и над черным лесом повисла низкая луна.
Появление хозяйки неба оказало на настроения Щуки нежданное целительное воздействие – он позволил увлечь себя в воду!
Дальноглядная труба не обманула: лесок на боку упитанного хряка, коим представлялся со смотровой башни лагеря Желтоколпачников южный берег Веры, был свободен от снега, по-весеннему пахуч, а кое-где ковер из старых листьев даже успел просохнуть. Как тут не быть фиалкам?
Гайс кое-как привязал Щуку и бросился на поиски. К несчастью, луна пропала из виду вместе с бродом – видимо, исполнив роль небесной врачевательницы нервных меринов, она сочла, что внизу больше не нуждаются в ее услугах.
В лесу вдруг стало совершенно темно.
Из наседельной сумки Гайс извлек миниатюрную лампу, с какими ходят на ответственные темные дела уважающие себя лазутчики-вредители (она тоже была позаимствована у Нерга). Поджег фитилек.
Шурша листьями, Гайс брел вверх, к маковке лесистого холма.
Да вот же они, первые фиалки, милостивые гиазиры! Короткие, с холодными, бледно-красными стеблями, похожими на дистрофичных червей. Гайс сорвал одну, еще и еще. Все сплошь бутоны! Ну пусть недозрелые, измазанные в лесной, деревом пахнущей грязи – главное, что фиалки! Может, если пройти выше, туда, на самую лысину холма, которую солнце пропекало особенно прилежно, там найдутся уже и распустившиеся, более казистые, какие-нибудь «махровые»?
Вверх, вверх, сквозь голые кусты, туда, где сереет сквозь ветви поляна…
Сума Гайса вздулась, словно брюхо жадного жвачного животного, схарчившего две дневные дачи сена. А он все дергал, укладывал, приминал – с напористым упоением молодого любовника, впервые допущенного в святые влажные области.
В эти минуты Гайс думал о Нимари.
Вначале Нимарь, конечно, глянет на цветы исчужа, но студеное ее сердце вскоре оттает, ведь она почувствует, как нелегко это было, как опасно… Искоса поглядывая на млеющего от радости дарителя, она поднесет цветы к лицу, прикоснется к сине-розовому фиалковому кружеву губами, которые от этого прикосновения станут тотчас уступчивыми, мягкими… или по крайней мере перестанут быть такими безучастными.
…Где-то внизу заржал Щука. Гайс вздрогнул.
Отвязался? Надо же было о нем забыть! А если волки? Да мало ли что!
В той же стороне Щуке нервно откликнулся чей-то скакун.
Сердце Гайса трижды увесисто бабахнуло. Волки отменяются. Грядет выяснение отношений.
Оттуда же, снизу, послышались приглушенные шепотом реки голоса – говорили, кажется, на варанском.
«Да что там такое?»
Затушив фонарь и прижав сумку с фиалками к груди, Гайс бросился на звуки. Метались длинные темные тени, хлестали ветвями дерева, хрустко и жалобно стонал сухостой, нечто сопело и хлопало.
Звуки говорили вот о чем: Щука зачуял кобылу и сцепился с соперником (хоть и был он холощен, а время от времени на него «находило», причем так, что иной жеребец позавидовал бы). Но что за соперник? Откуда взялся? Кто его хозяин, да и хозяин кобылы кто?
Гайс совершенно забыл об осторожности. Помнил только о прежних стычках Щуки. После одной такой дуэли Гайсу пришлось заплатить городской управе полную стоимость казенного коня, которому Щука выбил глаз.
«Щука, прекрати!» – кричал Гайс. Но Щука, конечно, не прекращал. Ведь где фиалки, там и весна.
Просвистела нагайка. Щука обиженно заржал.
Снова закричали на варанском.
