– Если б я не подвернулся, тебя могли бы крепко отдубасить.
– Отдубасить? Меня? Ну-ну.
Данкварт, который прежде смотрел куда-то в сторону гуннского павильона, вдруг повернул голову и вцепился в лицо королевича своим волчьим взглядом.
– Что такое? – Зигфрид не любил, когда чужое внимание к нему выражается столь истово.
– Ты один из наших, – вдруг сказал Данкварт. – Но наш не станет заступаться за оборванца. Ты ведь не узнал меня?
– Нет. Но что значит один из ваших?
– То есть ты как бы добрый. – Данкварт покачал головой.
– Что значит один из ваших? – настаивал Зигфрид. – Кто эти ваши?
– Ульфхедхинны. Или, как говорит косноязыкий Германарих, «ульфхедины». Воины-волки. Воины, которые становятся волками в бою, как берсерки становятся в бою медведями. Одни говорят, что это метафора и что люди остаются людьми, но в них вселяется звериная ярость. Другие говорят, что настоящие ульфхедхинны действительно «переворачиваются» в волков. А ты что думаешь, братец?
– Я думаю, что я не волк и не медведь.
– Нет. Человек не сумел бы перехватить меня на ступенях прохода так ловко. Это по силам только зверю. У тебя в полнолуние когти режутся?
– Типун тебе не язык.
– Режутся, режутся. И ты делаешь так. – Данкварт оскалился и, скрючив пальцы, замахал в воздухе руками.
Отец купеческого семейства брезгливо покосился на бесноватого германца и поспешил отвернуться.
Сходство с волком получилось эффектным, удивительно близким. Зигфрид поморщился:
– Не пугай людей, сейчас весь ипподром разбежится.
– А хоть бы и впрямь разбежался, – огрызнулся Данкварт, но сразу же дурачиться перестал и чинно сложил руки на коленях. – Ненавижу я эти ипподромы, стадионы, каструмы, палатины… Наши предки пришли из лесов свободными, бесстрашными и жестокими. Они убивали, чтобы жить, а не чтобы жиреть. А потом вот эти и вон те, – Данкварт двумя кивками обозначил зрителей в тогах и какой-то из павильонов, вероятно, ромейский, – научили нас страху и религии Распятого, вину и монетам.
Данкварт говорил складно, явно с чужих слов.
– Но и ты ведь от вина не отказываешься.
– От пары лишних монет я тоже не откажусь, – пожал плечами Данкварт.
– И на ипподром ты все-таки пришел.
– Да, пришел, – согласился Данкварт.
И вдруг захохотал. Он подвывал и кудахтал, часто-часто шлепал босыми пятками и махал руками. Дескать, ну тебя, Зигфрид, уморил!
– А ты поверил, поверил! – изгалялся Данкварт. – Хорошо я изображаю, да? Хорошо? Похоже на Мундериха?
– Не знаю я, кто такой этот Мундерих, но ты, кажется, допросишься.
Соседи крутили головами и возмущенно шипели. Зигфрид делал успокоительные жесты: все нормально, все путем, вы же понимаете, парень не в себе.
– Мундерих – король аламаннов. С ним приехали шесть дюжин дружинников. Все они не бреют бород, заплетают их косицами, носят железные кольца и ходят в бой с двуручными топорами. Да будет тебе известно, железное кольцо – знак бесчестья у аламаннов. Юноша надевает такое кольцо на шею и носит его, пока не убьет своего первого врага.
– Снова подкалываешь? Зачем же дружинникам кольца носить, если это бесчестно?
– Затем, что этим они как бы говорят: столько мы врагов перебили, что нам даже знак бесчестья не в тягость. Плевать на него! А с другой стороны – это как бы вечное напоминание о том, что врагов еще видимо-невидимо. А вон, кстати, и сами аламанны. – Данкварт ткнул пальцем в северную трибуну.
Там по всем рядам перекатывались волны оживления. Свои места одновременно занимали делегации аламаннов, гуннов, нибелунгов, ромеев и франков.
– А вон те кто? Франки?
– Соображаешь. Саранча наша неисчислимая. Видишь, сколько вояк с собой притащили? Двадцать… сорок… Сорок и сорок… сто сорок…
– Двести восемь, я уже сосчитал.
– Вот-вот. Я позавчера слышал, как Гунтер вполголоса честил и своего бога, и всех дедовских: дескать, святые законы гостеприимства обязывают его кормить всю эту ораву за бургундский счет. А счет, к слову, набегает немаленький.
– А вон та дылда с посохом – король Хильдерик?
– Нет, Хильдерик сейчас на две ступени ниже. Видишь, в красном плаще? У них такие порядки: впереди короля запускать расфуфыренного номенклатора. Он сейчас небось на трех языках выкрикивает: «Расступись, король идет! Король идет!» Если б не гвалт, мы бы расслышали – глотка у крикуна воловья. Причем заметь: «Король идет». А вовсе не «Король Хильдерик идет». Как если бы Хильдерик был базилевсом, одним на весь мир.
– Пусть себе кричит. Пройдет лет тридцать – об этом Хильдерике никто и не вспомнит.
– Ай да Зигфрид, что ему какой-то франкский король! А о тебе вспомнят?
– Вспомнят.
Данкварт на какое-то время заткнулся.
Королевич наблюдал за гуннами. Эти варвары – на войне неукротимые и отважные, жестокие и, что уже успело войти в анекдоты, неразборчивые в еде, как крысы, – во времена мира ничего не ставили превыше роскошных, нежных шелков, диковинных рисовых яств и золотых украшений «скифской» (а на самом деле сарматской) работы.
Ходячими иллюстрациями этой черты национального темперамента служили послы гуннов со своими золотыми венцами, шелковыми шароварами и двухфутовыми отвесами гигантских рукавов. На таком расстоянии они казались большими пестрыми шарами, которых увлекают вверх таинственные чары – не по ступенькам, а над, над ступеньками!
Плавны и сдержанны были движения гуннского посла Ислы и трех его соратников: Вериха, Туманя и Модэ. Невесомыми, бесплотными смотрелись эти надутые «риторикой» и «мудростью» неженки по сравнению с той маринованной в конском поту, безжалостной, хтонической мощью, которая стояла у них за спиной и которую они представляли здесь с наивежливейшими улыбками.
Каждого посланца сопровождала пара слуг: один с огромным бумажным зонтиком, другой – с позолоченной конской головой на расписном шесте, увитом разноцветными лентами.
Проследив направление взгляда Зигфрида, Данкварт пихнул королевича локтем в бок. Это был его коронный метод привлечения внимания собеседника. За такие штучки Зигфрид был готов прибить любого, но к Данкварту он снисходил: что вы хотите, ульфхедхинн, дикая тварь из дикого леса.
– Погляди на эти гуннские палки с лошадиными головами. Знаешь, зачем они?
– Гизельхер рассказывал. Что-то вроде ликторских фасций.
– Не припомню такой глупости. На самом деле никакие это не фасции. Гунны называют таких лошадок «смертельной предосторожностью». Их всегда носят за большими шишками. На тот случай, если шишка вдруг соберется умирать. Тогда умирающему дадут в руки эту лошадку. Душа гунна оседлает ее и понесется на небеса.
