Вот так. Оптимальное расстояние было подобрано.
Если бы железо двери размякло до состояния нагретого воска, если бы Конан бросился на дверь, как бодливый баран, и смог грудью пробить его толщу, одновременно сам превращаясь в это колдовское «восковое железо», то… то можно было бы если не понять, то в общих чертах представить себе, как получился барельеф, перед которым оцепенел Зигфрид.
Над поверхностью двери горбатились колени, ладони и голова Конана. В дополнение к тому кое-где выступали отдельные мелкие детали: складки рубахи, сегменты нашейного ожерелья, правое плечо и носок крючковатой туфли.
Ряд острых кромок и несколько серпообразных выемок в общую реконструкцию Конана не вписывались никак. То ли они были следами случайных возмущений, то ли обломками ребер – ведь магический шквал мог разорвать варвару грудную клетку.
Все эти детали в их целокупности и были первоначально приняты Зигфридом за горный пейзаж. Однако теперь верный гештальт был схвачен.
Варвар смотрел не прямо перед собой, а вниз, примерно в ту точку, где находились ступни Зигфрида. Соответственно, и голова его была наклонена вперед – так, что подбородок не образовывал самостоятельной детали, а почти полностью скрывался в толще железа.
Вот оно, разрешение всех диспутов. Вот он, решительный аргумент в пользу силы, а значит, и правды дракона. Слова Конана – чужие, заемные слова, истинным владельцем которых являлся Фафнир, – лишь едва-едва задели стихии Гнитайхеда, но и этого воровского прикосновения хватило, чтобы уловить далекий отголосок предсмертной творческой воли дракона и породить искуснейший симулякр.
Воплощенная сила стихий рвалась из железа к свету. Зримая, весомая, вселяющая трепет. Отвлеченные категории, судьбы мира, справедливость, будущее, честная воинская игра были смяты в воображении Зигфрида этой силой, раздавлены, перемолоты в песок. Мысли о ловле чужой памяти и вовсе вызывали недоуменное «Гы?». Неужто Ловец Стихий не запомнится всем и каждому своим искусством, своей ошеломительной властью над водой и огнем, деревом и воздухом?
С детской простотой Зигфрид вдруг подумал, что, будь он Ловцом Стихий, в первую же ночь мог он вырвать проклятую дверь вместе с кусками скалы и спасти короля Конана из узилища прежде, чем тот принялся пожирать сердце дракона. Вот это был бы настоящий подвиг!
Помедлив, Зигфрид присел на корточки и заглянул в лицо короля Конана.
Он ожидал увидеть яростный оскал или, возможно, последнюю улыбку. Улыбку освобождения плоти из узилища пещеры, души – из узилища плоти.
Ее-то он и увидел.
Стамбул – Харьков
2002 г.
От автора
«Второй подвиг Зигфрида», как и рассказ о Конане, написан в жанре исторической фэнтези. С тем уточнением, что «исторического» в нем много, а сугубо фэнтезийного (эльфов, гномов, драконов) почти нет. И снова в кадре – раннее Средневековье, разве что главным героем здесь является уже не Конан, а выросший и возмужавший Зигфрид, тот самый, что сопровождал Конана к дракону Фафниру. Как, вероятно, уже догадался внимательный читатель «Конана и Смерти», Зигфрид не только выслушал пророчество ясновидящего Фафнира, но и принялся воплощать это пророчество в жизнь, страстно желая покрыть свое имя неувядающей славой.
Действие рассказа происходит в европейском варварском королевстве бургундов, когда то еще находилось не на территории современной Бургундии, а несколько севернее. Еще свежа память о типично римских увеселениях – перед нами самый настоящий ипподром, мало чем уступающий тем, которые строились во времена Августа и Траяна, – но нравы и манеры наследников великого Рима радикально изменились… Впрочем, в «подвигах» европейские варвары разбирались не хуже римлян, ведь в конце концов именно они вышли из великого культурного противостояния победителями. Этот рассказ – моя дань старинной мечте написать исторический роман о нибелунгах и королевиче Зигфриде. Уверен, когда-нибудь я ее непременно осуществлю.
Второй подвиг Зигфрида
Королевич Зигфрид, сын нидерландского короля Зигмунда и супруги его Зиглинды, был скорее магом, чем воином.
Пятнадцати лет от роду довелось ему присутствовать при гибели ученого дракона Фафнира. Позднейшая молва приписала юному королевичу славу победы над драконом, хотя действительным убийцей крылатого затворника был совсем другой человек.
Однако именно победа над драконом считается первым подвигом Зигфрида, ведь королевич действительно омылся в крови Фафнира. Это купание возымело волшебный эффект и наделило королевича некоторыми способностями, которые в германском мире обычно вызывают зависть и восхищение, а в христианском – желание подвергнуть их обладателя незамедлительному экзорцизму.
Волхв Альбрих учил Зигфрида семи свободным магическим искусствам, но непоседливый королевич покинул своего наставника до срока.
Он ушел в Вормс, столицу королевства бургундов. Зигфрид добивался руки Кримхильды, сестры короля Гунтера.
Чтобы завоевать Кримхильду, ему нужен был подвиг, нужна была слава. Воины добывают славу мечом. Но Бальмунг, меч Зигфрида, был выкован из молнии и отшлифован радугой для другой славы.
Победа над человеком, оборотнем, чудовищем королевича не устраивала. Вокруг Кримхильды увивалось множество женихов. Перещеголять их в кровожадности было и непросто, и противно. «Победить там, где победа невозможна», – так решил королевич.
О первом подвиге Зигфрида рассказано в другом месте.
А о втором рассказано здесь.
То была пора, когда сирени уже вылиняли, да и княжение шиповника в садах подходило к концу. Розаны нехотя уступали трон безродным узурпаторам-люпинам, суходолы на радость жвачным румянились клевером.
Девушкам хотелось влюбиться, юношам – умереть за любовь. Или хотя бы побить кого-нибудь.
Было утро. В заводях Рейна отходили ко сну проблудившие всю ночь русалки, поодаль нерестились караси и сазаны. Последние торопились поспеть до цвелой воды. Русалки же никуда не торопились, ибо знали: с вечерними сумерками бесня начнется по-новой.
На холмах, что оберегали Вормс от северо-восточных ветров, неохотно поспевала земляника, а на росистых выгонах продирали глаза оводы и слепни – впереди у каждого был долгий трудовой день на коровьей заднице.
Вставшие затемно косари задорно брили лоно матери-природы, с недоверием поглядывая в небо: не собирается ли дождь? А потом азартно спорили, «запалит» жара хлеба или «не запалит». А также о том, какая из шести колесниц победит на сегодняшних бегах. Патриотические чаяния, как правило, торжествовали в этих спорах над матстатистикой и здравым смыслом.
В это время Вормс только еще спросонья потягивался. На вормсском же ипподроме вовсю кипела работа.
Лошадей готовили к бегам.
Ковали со своими подмастерьями осматривали подковы и смазывали маслом конские копыта. Конюхи старательно натирали мелом хвосты лошадей белой масти – чтобы те выглядели ослепительно белыми, а не как обычно. Поодаль помощники колесничих, птиц залетных и недешевых, заплетали гривы в косички – чтобы лошадиные шеи выглядели совсем уж скульптурно.
