А ведь как Сьёр любил порассуждать о том, что следить за внешностью – жалкий удел «баб и педиков». И что настоящие мужчины должны украшаться внутренней красотою, довольствоваться ледяной водой и мылом…
В ту ночь трансформа далась мне легко.
Словно я всю жизнь только и делал, что перевоплощался. (Хотя на самом деле меняться мне случалось от силы раза четыре – уж больно утомительно это, как людям рожать или болеть холерой.)
Я даже не успел разоблачиться. Сбросил лишь сине-черную маску, которая закрывала мое «лицо».
Одежды попросту истлели на мне, когда мое внутреннее эфирное тело, повинуясь размыкающему заклинанию, вдруг принялось разъедать внешнее искусственное.
Да, хитроумные человеческие маги смогли заточить пойманных ариварэ в плотные стекловидные тела, которые делали нас похожими на мужчиноженщин с их отростками-конечностями и наростами-головами. Но вот уж сделать так, чтобы мы не могли время от времени растягивать и расплавлять их, эти тела, и в этом жидко-воздушном состоянии носить за собой куда нам вздумается, – эта задача оказалась придумщикам не под силу.
А может, не в силе дело. И человеческие маги оставили нам доступ к законному нашему чуду с особым умыслом. Ибо знали – без трансформы ариварэ становятся «почти людьми». А мир, в котором живут одни только люди и «почти люди», – невыносимое, страшно скучное место.
После трансформы я стал облаком в коконе из другого радужного облака (это и было расплавленное стеклянное тело).
Прихватив с собой меч, без которого казнь Сьёра обещала превратиться в нудный долгий труд, я взвился над домиком на высоту самой рослой башни Гнезда Бесстрашных. И принялся искать Сьёра.
Найти его оказалось нетрудно, ведь после трансформы вся поверхность моего тела стала зрячей. Сьёр хрустко пробирался сквозь заросли сухого уже люпина, завсегдатая проселочных дорог, запущенных садов и средней руки кладбищ.
Тогда я сделал из правой части своего тела лук, из левой – стрелка, а из меча – стрелу.
И, метя в изрядный могильный холм, заваленный принесенной из города в поминальный день траурной флорой – его Сьёр как раз обминал по сухостою, – выпустил свою стрелу в цель.
А сам, воссоединив левое с правым, в образе косматой звезды помчался со стрелой взапуски.
Я перехватил стрелу-меч в тот момент, когда клинок находился уже в мизинце от нефритовой шеи завядшего георгина, что венчал курганчик. Воссоединившись с мечом, я замер в неподвижности.
– Да чего ты от меня хочешь, в конце концов, а? – плаксиво поинтересовался Сьёр. Он отбросил прочь обломки дрына, которым только что намеревался проткнуть меня, радужно сияющего светом обратной трансформы.
– Я уже говорил. Я хочу вас убить, господин Сьёр.
– Тогда чего ждешь? На твоей стороне такие силы…
– Я хочу, чтобы вы прежде извинились перед Ливой.
– Я так и знал… – Сьёр скривил мученическую рожу и принялся озираться по сторонам, вглядываясь в черные кусты. – Ну же! Вот он я! Смотри! Смотри, до чего ты меня довела! – закричал он, ударяя себя в грудь кулаком.
Высматривал он, конечно, Ливу – из моих слов Сьёр сделал вывод, что Лива где-то здесь и сейчас наблюдает за нами, лежа на животе, как какая-нибудь лазутчица. Наблюдает и радуется.
– Ливы здесь нет, – тихо сказал я. – И быть не может.
Как ни странно, на этот раз серьезность моего тона Сьёра окоротила. Он тут же перестал вертеть головой и спросил:
– В таком случае перед кем мне извиняться? Если Ливы здесь нет?
– Извинитесь перед Богом. И передо мной. Как будто вы извиняетесь перед Ливой.
– Много вам чести будет, – ухмыльнулся Сьёр. – И тебе, и твоему так называемому богу, и твоей паскудной девке…
– Напрасно вы так… Ведь извиняться все равно придется…
– Я никогда ни перед кем не извинялся! И впредь не собираюсь! – чванливо провозгласил Сьёр и торжественно, по-львиному тряхнул своей пропотевшей шевелюрой.
Эта однообразная бравада уже начала меня утомлять.
Чтобы дело пошло на лад, я назидательно полоснул его мечом по предплечью, причинив боль значительную, но не обморочную. Сьёр взвыл и схватился за рану левой рукой.
Когда он прекратил скулить, я повторил свою просьбу.
И тут… Сьёр заплакал!
Видимо, пустяковое ранение вкупе с легким вывихом стопы начисто поглотили запасы хладнокровия, отпущенные этому нелепому или, как сказали бы в Доме Пелнов, полоротому человечку.
Он размазывал слезы по щекам той самой рукой, которой только что залеплял губы своей ране. Ладонь его была в крови. Теперь в крови были и щеки.
Словом, вид у Сьёра был нечестивый и гнусный. Хотя каким еще может быть вид нечестивца, чьи качества вполне реализовались?
– Но в чем мне перед ней извиняться? В чем? Я ведь ее любил! Искренне любил! – вопил Сьёр. Он поглядел на меня своими ясными аморальными глазами и прибавил: – И сейчас люблю!
– Тем более нужно извиниться за ложь, – кротко сказал я, не опуская меча.
– Но я не лгал ей! Клянусь!
– Здра-а-асьте… – Мне стало смешно до брюшных судорог. Но я прогнал из души веселье и голосом судьи, специализирующегося на изменах Империи, процедил:
– Значит, не лгали?.. Но как же брак с Велеленой? Как же деньги для растратчика-брата? А ваша «бедность» при шестистах тысячах капитала в недвижимости и промыслах? Не то что у меня, у муравьеда язык от усталости занемеет, возьмись он повторять неправды ваши.
– Тебе этого не понять, Оноэ, – насупился Сьёр. – Это наши с Ливой дела.
– Я не хочу ничего понимать, – строго сказал я. – Я просто жду извинений. Кстати, дурная болезнь, что вы ей подарили… Ей, конечно, скоро будет все равно… Но за нее тоже следует извиниться…
Тут дух воина вновь овладел Сьёром. Видимо, запах крови поощряюще на него подействовал и оживил в Сьёре память поколений, зачинавших своих сынов на неостывших трупах.
Сьёр обезьяной кинулся на меня, перехватил лезвие моего меча голыми руками и даже сумел завалить меня на бок, воспользовавшись тем, что после трансформы мое тело не успело еще как следует налиться тяжестью стихии земли.
Сьёр насел на меня своим немалым, надо сказать, весом. Напирая локтем на то место, где у людей горло, он принялся душить меня. Как и учил его наставник по мертвительным искусствам.
Увы наставнику.
Он не объяснил вверенному ему Сьёрчику, что с ариварэ сразу после трансформы не стоит сходиться в рукопашной.
Я вытек из-под него, как сметана. И восстановил вертикаль быстрее, чем пятерня стоящего на четвереньках Сьёра, который в таком ракурсе оказался по-бабьи толстозадым, нащупала рукоять моего меча.
