Но доверяться Ресту-Влайе я не спешил.
– Это общие слова. Как именно возвысился твой род?
– Я подсказала им, что ваши новостные пилюли можно использовать против вас.
Неизвестные гипервирусы в крови Галеацци сразу вызвали у меня подозрение, что тойланги как-то умудрились обратить нам во вред нашу собственную психохимическую технологию. Но при чем здесь именно новостные пилюли?
– Как использовать?! Это же совершенно безобидные препараты!
– Это ты мне уже говорил там, на У-те-се. Они безобидны, пока их химсостав отвечает эталону. Но если внести в него определенные коррекции, через пилюли можно передавать любые гипервирусы.
– Например?
– Пример. Можно сделать так, чтобы человек во время приема новостей помимо зрительных и других образов получал дополнительную информацию, которую он осознавать не будет. Но воздействие этой информации на подсознание в сочетании с присутствием стабильных гипервирусов в крови и, соответственно, в нейронных цепях позволяет сформировать второй управляющий центр, который, незримо присутствуя, заставит человека в нужное время в нужном месте совершить некое действие. О котором он сам потом не будет помнить. А действие это может быть, например, таким, что из-за него через сутки перестанет работать жизненно важный элемент вашей нелинейной обороны. Или узел правительственной связи.
– Мне кажется, это даже принципиально невозможно.
– Полевые синтезаторы, которые превращают ядовитые грибы в шо-ко-лад, с точки зрения вашей технологии тоже невозможны.
– Ну, не то чтобы совсем невозможны… – пошел я на попятную. – Есть же они у вас! Значит, они возможны. Но очень сложны.
Ресту-Влайя, предупредительно выставив ладонь, другой рукой достала из кармашка на поясе крошечный, в четверть портсигара, проектор и поставила его на стол.
– А вот это… Это – просто? – спросила она.
По ее мысленному приказу на стене засветилось гигантское фигурно-графическое стихотворение. Распространяясь в стороны от извилистого ствола на ветвях-заглавиях, свисали тяжелые гроздья отдельных строф. Каждая буква-идеограмма была обвита собственным неповторимым узором. И если строф там были сотни, то букв – наверное, больше десяти тысяч.
– Это сложно, – признался я.
– Копия довольно неудачная. На оригинальном материале смотрится лучше.
– Но и так очень красиво!
– Благодарю. Моя кисть. Жаль, ты не можешь понять язык линий. Но ты осознаешь, что создание подобного требует большого труда.
– Осознаю.
– Ты видишь перед собой сильно упрощенную структурную формулу гипервируса, которую разработал мой род. Я создала эту каллиграфическую поэму в одиночку. Над гипервирусом трудились все мои родственники-мыслители и сотни наемных ученых. Он предназначен для формирования второго управляющего центра у разумных особей вашего вида.
– Я начинаю тебе верить. Но как вам удалось подменить новостные пилюли Галеацци и Смыглы? Смыгла ведь тоже был вашим неявным агентом?
– Конечно. Но больше я тебе ничего не могу сказать. Ты уже знаешь достаточно, чтобы понять детали.
– Один, последний вопрос!
– Так и быть, – нехотя согласилась Ресту-Влайя.
– Я… я тоже ваш неявный агент?
– Сделай себе анализ крови – и узнаешь.
Ответ, достойный начальника Бюро-9. Она здорово повзрослела за эти годы. Из заводной девчонки-скаута превратилась в настоящую дьяволицу.
Впрочем, а кем был я сам? Вот то-то.
В дальнем углу неожиданно громко хрустнули скомканные листы, которыми я вытирал черную пыль. Замечательная бумага не хотела держать приданную ей Искандером-вандалом уродливую форму. Она расправлялась из последних сопроматовских сил.
Чуткая Ресту-Влайя обернулась на звук, крутнувшись вместе с креслом.
Что-то ее заинтересовало. Она встала и, похоже, решила разглядеть «хру-стя-щие ли-сты» поближе.
Я не стал говорить банальные фразы вроде «это всего лишь бумага» или «оставь ты этот мусор».
Я смаковал каждое мгновение отсрочки.
С вражеским вирусом в крови или без него, с плохими идеями или совсем без идей, я обречен продолжать переговоры. Ведь это последняя линия обороны, которую еще удерживает Сверхчеловечество.
Что предложить тойлангам в обмен на мир во языцех? Какую последнюю рубаху символически сжечь, чтобы владетели пространства испытали свое треклятое наслаждение мщением?
Ресту-Влайя подобрала листы, на ходу разгладила их и вернулась в кресло.
– Что это такое?
– Всего лишь бумага.
– Не всего лишь. Ты можешь объяснить, что на ней изображено?
Она положила листы передо мной на стол.
Факсимиле листов из старинных рукописных книг. Рамы из спиральных и плетеных узоров, внутри – пучеглазые люди с книгами в руках. На одном из листов было нарисовано Распятие.
Подписей под иллюстрациями не было. Только номера.
– Здесь, на кресте – Иисус Христос, основатель одной из земных религий. Остальных не знаю.
– Кто это рисовал? Люди?
– Разумеется!
– Вот как. – Если не интонация (эмулятор по-прежнему однообразно рявкал), то сама структура фразы была новой. Я бы сказал – ревнивой.
– Откуда эти листы? Отсюда? – спросила Ресту-Влайя, указывая на книгу, лежавшую на полу особняком от других.
– Кажется, да.
Она подняла толстый вишнево-красный том, открыла его, полистала.
– Он написан не на Языке.
Я пригляделся к обложке. Книга называлась «Hiberno-Saxon Art of Book Illumination».
[2]
Английская, стало быть. А что такое «гиберно-саксон»? Бог весть…
– Да, эту книгу издали не меньше пятисот лет назад. По нашим меркам она достаточно ценная. Но, конечно, не такая ценная, как те уникальные рукописи, страницы из которых в ней воспроизведены.
– Не поняла. Изображения вашего религиозного лидера – они не создавались специально для этой книги?
– Разумеется, нет. Та книга, которую ты держишь, отпечатана в типографии. В количестве нескольких тысяч экземпляров. А иллюстрации, которые помещены на ее страницах, были созданы давным-давно в одном экземпляре. Им, наверное, две тысячи наших, земных лет. Тогда на Земле не было типографий. Книги писали вручную. И снабжали картинками – тоже нарисованными вручную. Каждая такая книга уникальна.
– Эти рукописные книги сохранились?
– Большинство погибло. Но некоторые сохранились, конечно. Иначе что было бы изучать нашим ученым и тиражировать нашим типографиям пятьсот лет назад?
