Единственный человек, который слушает ее и говорит хоть что-то вразумительное, это их садовник, Сергей Тихонович. Но ему можно пожаловаться на Таньку или Софию, на родителей. А про Митю рассказать ему никак нельзя. Неловко. Слов не находится. Сказать – мы так целовались, что я думала, это навсегда, на всю жизнь, а теперь он не хочет со мной ни о чем разговаривать? Стыд и бред. Не скажешь, никому не скажешь.
– Элечка, дочка…
Федор сел рядом с ней, обнял ее, поманил еще и Ларису, та присела с другой стороны, отец обнял обеих.
– Ну что ты, наша маленькая, что случилось? Расскажи папке… Папка тебя любит, папка тебе шапочку, смотри, какую купил… Оп! – Федор достал из-за спины розовую кепку со стразами. – Она цвет меняет! Чем ярче солнце, тем она бледнее. Примерь, дочка!
Эля взяла кепку и вздохнула.
Как они не понимают – так не получится. Рассказать такое можно по секрету, только одному. Невозможно обсуждать свои муки на семейном совете, дружеском, шутливом… Мерить шапки…
– Все хорошо, пап, – ответила Элька, поцеловала отца в щеку, пахнущую всегда одинаково – морозными елками, свежо, бодро, и сняла его руку. – Кепка супер. Идите, ешьте. Я есть не хочу. Потом пойдем прогуляемся, посмотрим, можно ли уже купаться.
– Ой, пойдем, пойдем! – преувеличенно обрадовался Федор. – Сейчас мы с мамой заглотим по шанежке, да, Ларик? И салатику навернем. И – на речку? Да, Элечка?
– Да, папочка. Наверните – и на речку.
Эля отвернулась. У нее – самые лучшие родители в мире. Ее никогда не наказывали, ее почти не ругают. У нее все есть. Через неделю она едет, летит куда-то на тропические острова, вряд ли бы нашелся среди ее товарищей человек, кто бы отказался быть на ее месте. Она сама разве что.
Когда родители ушли, Эля быстро написала:
Я по тебе скучаю.
Она видела, что Митя Вконтакте, он прочитал ее сообщение, не сразу, но прочитал. И ничего не ответил. Ни «Да», ни «Я тоже», ни смайлик, ни хотя бы странное Митино «Угу», как сумрачный кивок, которого не видишь. Просто прочитал. Конечно, он мог бы оставить непрочитанным, это бы означало, что он вообще не хочет с ней иметь никакого дела. Это особый несложный язык. Вижу, что ты мне пишешь, вижу даже начало твоего послания, но мне это не нужно, я его не открываю. Митя открыл. И ничего – ничегошеньки не ответил.
Эля ждала-ждала, потом, понимая, что делает что-то совсем не то, делает то, о чем потом пожалеет, написала:
Митя, что случилось? Почему ты не хочешь со мной разговаривать?
Занятой, прости, Эль.
И ушел из онлайна, чтобы не разговаривать, чтобы не приставала.
Эля решительно выключила телефон, совсем, окончательно, убрала его с глаз. Вот пусть увидит, что она вообще и не обиделась, что ей вообще все равно… что она не будет больше ничего спрашивать…
– Мам, пап, я готова на речку!
– Да? – Родители переглянулись с набитыми ртами, быстро прожевали, проглотили и вскочили из-за стола.
– И… еще. Да, я поеду, полечу, поплыву, куда надо.
– Элечка, ведь это не нам надо… – завела мать.
Федор схватил ее за руку и перебил:
– Вот и отлично, дочка. Ты съезди в Москву, купи все, что нужно, – там купальники, очки… Все, что хочешь, книжки в дорогу…
– Хорошо, пап. Можно я куплю себе собаку?
– Собаку? – Родители ахнули и снова переглянулись. – Собаку… Можно, конечно, но на нее нужны справки, с собой ее не возьмешь… так быстро не получится.
– Ладно, проехали! – махнула рукой Элька. – А с кем я еду? С бонной?
– С хорошей женщиной, Элечка, – заторопилась Лариса. – Сегодня она придет, ты ее помнишь, она…
– Мне все равно. Я согласна.
Глава 27
– Что, Митяй, не пора ли нам загрузиться пшеном? – Отец остановился в дверях комнаты, как обычно, привалившись к косяку и почесывая живот.
– Не хочу.
– А ты через не хочу, сына, через не хочу. Ставь инструмент и пошли на кухню.
Митя поднял глаза на отца. Молча отставил виолончель, пошел на кухню.
– Звонит? – Филипп, усмехнувшись, кивнул на телефон, который Митя по привычке держал в руке. – Прилип ты прямо к телефону, не отпускаешь его. Вот сейчас заказ получу и куплю тебе новый.
Митя молча положил себе каши в тарелку и сел.
– Говорю – звонит?! Что молчишь?
– Бать… Мы не говорим по телефону.
– Ну… как там вы… Пишет что-то?
– Пишет.
– Что? Покажи.
– Батя… – Митя умоляюще посмотрел на Филиппа.
– Покажи!!! У моего сына от меня секретов не должно быть! Я скажу тебе, как отвечать, я скажу тебе, как с бабами быть, ты же ничего не знаешь!
Митя протянул отцу открытую переписку.
– «Скучаю…», «Митенька…» Ну все ясно… Эх, сына, сына! А говоришь, ничего не было! Да привязать она тебя хочет, разве не ясно! Свободы лишить! Чтобы ни одна больше к тебе не подошла! А тебе это надо? Тебе не постоянная женщина нужна, а поклонницы, разве ты не понимаешь? Тебе нужно, чтобы тебе поклонялись, а не время твое драгоценное на себя тратили! Одно дело – ты встал на ролики, взял книжку, прокатился по Москве – на тебя все смотрят, ты свободный, красивый, одинокий, загадочный, сидишь в парке, читаешь Ремарка, Булгакова… Бабы, девки крутятся вокруг тебя, крутятся, то задом, то передом – себя предлагают… А совсем другое дело – это ты с одной из них за ручку идешь! Понимаешь?
Митя неуверенно кивнул. Филипп стукнул его по шее, так, что Митя ткнулся носом в тарелку.
– Кивает он мне! Что?! Ты хочешь, чтобы тобой больше никто не интересовался? Ты хочешь, чтобы она тебя подмяла под себя? Да тем более, такая шикарная девка! Да, я вижу прекрасно, из-за чего ты бесишься, сына! Вижу! Шикарная, отрицать не буду! Ешь и слушай меня, что ты застыл? А зачем тебе шикарная? Тебе нужна такая, которая воду будет с твоих ног пить, а эта – точно не будет! У этой ты в подметалах будешь ходить, тридцать вторым номером причем! Ты думаешь, ты у нее один? Ты думаешь, других дураков нет?
– Нет, – как можно тверже постарался сказать Митя.
– Что – нет? – Филипп стал надвигаться на сына, тяжело дыша. Не понимает! Что с ним делать? Слов сын не понимает, бить, только бить, каждый день, только так что-то может услышать…
