– А зачем ты покрасился?
– Меня тетя покрасила… Краску пробовала на мне… – смущенно объяснил Митя.
– Ерунда какая-то…
– Да, батя так ругался, заставлял наголо обриться… Еле уговорил его не брить меня…
Эля стала смеяться, представляя Митю обритым наголо, но мальчик неожиданно так посмотрел на нее, что она осеклась.
– Ну и потом, я себе не нравлюсь… – продолжил Митя. – Хотел, наверно, как-то поменяться…
– Как не нравишься? – ахнула Эля, удивленная тем, что Митя так откровенно говорит о своей нелюбви к самому себе.
– Не нравлюсь… Не таким бы я хотел быть…
– А каким?
– Не знаю. Но не таким. У меня волосы темные…
– Хорошие, каштановые волосы у тебя, – пожала плечами Эля. Удивительно, мальчики, оказывается, тоже о таком думают.
– Глаза тоже карие…
– А какими они должны быть?
– Не знаю, светлыми…
– Это ген какой-то арийский тебе покоя не дает. Один маленький глупый и настойчивый ген против ста тысяч других. Перебороть их не может, а настроение тебе портит.
– Почему арийский? – удивился Митя.
– Ну, славяно-балтийский, хорошо. Ты в душе – сероглазый блондин. Да?
– Ну да, я же в детстве был светлым, начал резко темнеть только лет с десяти… Сейчас подхожу к зеркалу, а там – я…
– Так ты женщинам нравишься такой, как есть! – засмеялась Эля.
– Нравлюсь… – недоверчиво хмыкнул Митя. – Ты же меня не помнишь?
– Не помню. Увидела, только когда покрасился. А так не замечала.
– У нас физкультура в прошлом году была вместе, ты не помнишь?
– Физкультура? – ахнула Эля. – Да, точно, с девятым «В»… Нет, не помню. То есть всех помню, а тебя – нет.
– Ну вот видишь. А я тебя помню.
– Но кстати… Ты играл когда-нибудь в школе на виолончели?
– А что? – спросил Митя и тут же покраснел.
– Играл, ясно, – вздохнула Эля. – Значит, это был ты. В четвертом или третьем классе.
Маленький Митя, со спадающими на лоб светло-каштановыми тогда еще волосами, вышел на сцену, вытащил тяжелую виолончель, поклонился, ему похлопали, сел, начал играть, остановился, сидел-сидел, пока зрители в зале не начали переговариваться, потом кто-то захлопал, засмеялся, он встал, неловко поклонился – положено же, всегда кланяются классические музыканты, и до, и после выступления! – и потащил свою виолончель обратно со сцены. А ему всё хлопали и хлопали взрослые, а дети смеялись.
Эля помнила, как ей жалко было мальчика, ей казалось, что такого позора она бы не перенесла. В музыкальной школе, в которой они, оказывается, учились параллельно в течение семи лет, она его не видела никогда. Как такое могло быть, Эля не понимала. Смотрела мимо. Не останавливались на нем глаза.
К весне этого года Митя уже состриг все крашеные волосы, которые ему так не шли, у него быстро росли его мягкие каштановые кудри – легкие, не круто закрученные, приятные, шелковистые.
К Женскому дню Эля готовила номер с мальчиком Гошей, на год младше, который занимался в детской вокальной студии «Арпеджио», известной на всю страну. Ей хотелось спеть дуэтом про весну, про любовь, она нашла симпатичную песню, учила ее, вспоминая Валерия Игнатенко, хорошенького аспиранта Академии имени Гнесиных, который в прошлом году проходил практику в музыкальной школе и который ей так нравился – издалека, она с ним даже толком вживую и не разговаривала. Ему двадцать семь, ей четырнадцать – о чем говорить… О том, что скоро и ей будет восемнадцать, и тогда они смогут встречаться, а сейчас лишь переглядываться и переписываться Вконтакте, смущая друг друга несбыточными пока желаниями? Несбыточными, а для Эли так просто преждевременными. Но желания рождаются в той части тебя, которая не понимает, что прилично, а что – нет, что еще рано, а что может привести тебя в плен, в полную зависимость, которая определит твою судьбу, изменит ее, а то и сломает… Эля с Валерой встречаться не стала – он пару раз предлагал, во время ночных разговоров Вконтакте. Странные они, эти разговоры, когда не видишь собеседника, хотя бы не слышишь голос. «Да», «Почему?», «Наверно, нет» – можно прочитать совсем по-разному. Как захочешь, как и прочтешь.
После тех переписок Эля для себя решила – ей это не подходит. Те юноши, кто уже вошел во взрослую жизнь, ей пока не товарищи. Решила сама, ничего не рассказывая матери. Лариса обязательно поделилась бы с отцом, ее родители – образцовая пара, друг от друга секретов нет, поэтому ей приходится решать многое самой. Они бы очень удивились, узнав, что Эля часто чувствует себя одинокой в их благополучной и дружной семье. А как не чувствовать? Если они – вместе. А она – одна.
Песня, которую Эля нашла, очень соответствовала ее настроению этой весной. Что-то несбыточное, что прошло мимо, тревожное и радостное ожидание новых, неизведанных, волнующих чувств… Сложная мелодия на два голоса. Нужен второй, хороший, уверенный мальчишеский голос, после мутации, который может спеть и верхние, дискантные ноты и иметь плотные, уже мужские низы.
Хорошенький улыбчивый Гоша учил-учил песню, да так и не выучил. Слов не знал, мелодию перевирал, партию свою не держал.
– Фу ты, Гоша… Только зря я на тебя столько времени потратила!
– Не зря, я выучу…
– Когда, Гоша? Времени – четыре дня до концерта осталось!
– М-м-м… – заныл Гоша. – Ну вот, какая ты…
– Не ной, ты что! Слушайте, ну вы вообще не мальчики, а я не знаю что…
– Эль, сложная мелодия, сразу не выучишь…
– Как же вы выступаете на концертах? – удивилась Эля. – Я видела афишу – у вас этой зимой были концерты в таких роскошных залах… Билеты продавались везде, реклама по телевизору, в сети…
– Так мы же поем под хороший плюс! – искренне ответил Гоша.
– В смысле?
– Да как! Кто же будет рисковать петь живым голосом? – наивно объяснил мальчик.
– Как это? А какой смысл в таком пении?
– Ты не понимаешь, – начал рассказывать Гоша. – Мы записываем в студии, много раз, потом режут, делают хорошую фонограмму, те, кто петь не умеют, не записываются…
– А они потом на сцену выходят, те, кто петь не умеют? – засмеялась Эля.
– Конечно, выходят!
– А делают что?
– Подпевают, танцуют… Микрофон же выключен! Ну что ты привязалась! Все так поют!
– Не думаю, – покачала головой Эля. – Не думаю, что все поют под хорошо сделанную фонограмму, чужую причем… Ладно, Гоша, проехали! Вот почему ты песню выучить не можешь и голос не держишь!
– Все я могу, – обиделся Гоша. – Не хочу только. И времени у меня не было. У нас столько выступлений за этот месяц. И репетиции каждый день.
