– Других нет, – ответил Митя, не отводя глаз, выдерживая отцовский бешеный взгляд. А будь что будет. Хуже уже не будет.
– Сына, сына… Не боишься батю, смелый… – Филипп неожиданно обнял сына, привалил к себе. – Эх, маленький ты у меня еще, наивный… А девки, они раньше развиваются. Да ты и не узнаешь никогда, пока она тебе не скажет – давай анализы иди сдавай, а то я не знаю, от кого беременная.
– Батя… – Митя аж подавился кашей.
– Не батя! Ты – маленький еще. Сколько раз ты ее… Говори! Говори отцу все! Ну! – Филипп взял Митю за шею.
– Нисколько, батя… – выдавил из себя Митя.
– А почему? Растерялся? Не смог?
– Батя… – Митя почувствовал, что слезы подступают к глазам. – Ну, не надо, прошу тебя…
– А-а-а… – засмеялся Филипп. – Не дала! Ясно! Моему сыну отказала! И что, ты с ней после этого – как? Ползал вокруг нее, просил, да?
– Батя… – Митя опустил голову.
Филипп рывком вздернул его лицо.
– Эт-то что такое? Ты что это, не мужик? Ну-ка… – Он сгреб Митино лицо ладонью, смял его, оттолкнул голову.
Митя слегка стукнулся об стенку, около которой сидел.
– Значит, так, сына. Скажу тебе, что делать, чтобы она побежала за тобой. Я же вижу – тебе именно это и нужно. Тебе не нужны мои слова о тысячах поклонниц. Я, сына, человек проницательный и тонкий. Я тебя вижу насквозь. Чувствую, что тебе надо. Нужна тебе она? Хорошо! Я – всегда за тебя. Я давить не буду! Я научу, как сделать, чтобы она была твоей и навсегда. Тебе же это нужно, правда?
Митя недоверчиво посмотрел на отца.
– Что ты? Что? Не веришь? Эх, сына, сына… – У Филиппа тоже намокли глаза. – Когда я что делал тебе во зло? Я ведь живу ради тебя, ты знаешь. У меня… у меня вообще в жизни больше ничего нет, кроме тебя… Мать да ты…
– Батя, я верю… – Мите стало неловко от собственных сомнений. Как он мог подумать, что отец – против него. Отец – самый близкий, самый лучший, отец его любит любым, хочет ему счастья, прокладывает ему дорогу в жизни, указывает путь…
– Вот слушай. Что сказал Пушкин, помнишь? «Чем меньше мы ее…, тем больше она нам…» – Филипп громко захохотал. – Ну, ты в курсе. А если серьезно, баб не надо любить, их надо по углам расшвыривать, тогда они за тобой бежать будут. А с такой штучкой, как эта Теплакова…
Митя удивленно посмотрел на отца. Фамилию знает… Обычно отец витает в эмпиреях, все больше по философии, путает имена, а тут…
– Да, да, сына! Я все знаю, все помню, я не просто так говорю. С такой штучкой нужен особый подход. А ты сделай вид, что она тебе совсем не нужна, понимаешь? Я не буду больше говорить тебе о том, что она мешает тебе готовиться, отвлекает твои мысли, забирает твою энергию. Я не буду тебя убеждать, что без нее у тебя дела бы шли гораздо быстрее. У тебя открыт канал, вот здесь, – Филипп ткнул пальцем Мите в лоб. – Еще вот здесь, – ткнул пальцем в грудь. – Ну и… – он легонько щелкнул его по штанам ниже пояса, – про это я уже и не говорю. Всё может сюда уйти, вся твоя сила вообще.
Митя внимательно слушал отца, молчал, сопел. Слезы в глазах высохли.
– Но! Я, сына, об этом тебе не говорю. Я говорю о другом. Хочешь ее добиться?
– Не знаю уже…
– Хочешь, хочешь! Я – вижу! Я – знаю! Я своего сына чувствую! На энергетическом уровне все ловлю! Так вот. Будь с ней высокомерен, холоден, равнодушен. Это действует только так. На раз-два-три. Помаринуй ее так недельку-другую, а потом подступись к ней…
– А если она обидится, батя?
– Она? Да никогда! Только больше любить будет! Чем больше будет страдать, тем больше любить!
Митя с сомнением ковырял кашу.
– Давай-давай, доедай, трамбуй, если не лезет! И еще, знаешь что, сына? А на хрена тебе эта Эля Теплакова? Что она тебе сдалась? Буржуйка, да еще и красавица! Я же тебе уже говорил: мантию за ней носить – ты слишком хорош. Ты идешь по улице – ни одна тебя не пропускает, все бабы оборачиваются, и молодые, и старые…
Митя кивнул, вспомнив Марину Тимофеевну, и Ольгу Ивановну, и школьную учительницу музыки, и девчонок, которые ставили лайки под фотографиями после Юрмалы. Эля выложила несколько фотографий, скромных, не селфи в обнимку, которых они наснимали вдоволь в последнюю короткую ночь и утро, нет. Обычные фотографии – Митя на море, Митя в ресторане, Митя с виолончелью перед конкурсом. Он сначала рассердился – зачем это? Он себя не любит на фотографиях. Но как пошли лайки, как девочки начали комментировать его фотографии, он обрадовался и одну поставил себе на страничку. Приятно, когда ты нравишься даже незнакомым девочкам. К Эле это не имеет отношения. Просто… приятно.
– Вот, вижу, задумался. Оно и есть. Тебе нужна девка попроще, чтобы ей и в морду при случае можно было дать, делать с ней все, что хочешь. Скажу тебе потом, научу уж, ладно, так и быть, парни тебе такого не расскажут… Малой еще пока ты у меня, не все можно тебе сказать… Не спеши, придет это. Побудь еще малым-то, Митяй! Будут у тебя бабы и так, и наперекосяк, и вверх ногами, и по двое, и по трое! А как ты думал? Мужик ты будешь крепкий, весь в меня!
Митя с тоской смотрел на тарелку, на которой осталась ложка остывшей, пресной каши. Если он ее съест, его вытошнит. Если не съест – тоже вытошнит, от таких разговоров. Почему-то от отцовских слов его некоторое время назад начало мутить.
– Что? Доедай! И вон твоя чашка валерьянки стоит, с вечера не допил!
– Не могу, батя!
– Я уже сказал, кажется, – через не могу. И вообще, мне должны сегодня звонить насчет заказа, ты мне нервы, сына, не порть, а то я с ними нормально разговаривать не смогу, с подонками, опять меня раскрутят на какую-нибудь муть, от которой потом не отвертишься, как тогда было, с оформлением садика. Уболтали сначала, чуть было не взялся за муть такую, весь талант можно растратить на ерунду. Тебя касается в первую очередь! Себя, Митька, не растрачивай попусту. Придет к тебе твоя любовь, не сейчас. Понял, сына? Не сейчас. Потом. После сорока. Вот как у меня. Все, что было до матери, – все ерунда. Ты знаешь, я тех детей и не признаю. Не мои они. Чьи – мне все равно. Так любая, которая с тобой переспит, будет потом говорить – корми моих детей. Так что чем баба проще, тем с ней легче потом развязаться. Выбирай себе попроще, чтобы никому больше не нравилась, чтобы согласна была на все. С бабами – с ними, как с собаками нужно, понимаешь? Когда надо – приласкать, когда надо – ногой пнуть, чтобы они скулили где-то под твоим стулом и ногу лизали, которая их пнула. Вот такая баба – твоя. Понял, сына? Что ты, что?
– Бать, мне как-то… Плохо мне, батя… – Митя, пошатываясь, пошел в ванную, попытался там запереться.
– Плохо ему! – Филипп широкими шагами пошел за сыном и одним рывком открыл дверь. – Я не разрешаю в ванной запираться, усеки это раз и навсегда! Что бы ты здесь ни делал, я должен все знать! Только я тебе помогу. Рвет – значит, рви. Она это все, она…
