Падение с тридцатого этажа на провода высокого напряжения и физический, телесный контакт с Великой Темной Паучихой. И водка.
Уборная у гномов была огромной и пафосной. Стены, сплошь забранные кромешной черной с золотой искрой плиткой, красные потолки и полы, сладкий цветочный запах, негромкая музыка. Котов усадил Тайтингиля на кушетку, взял из рук салфетку и бросил в корзину, сдернул махровое белоснежное полотенце. Вскинул взгляд на Абрама:
— Я справлюсь, спрравлюсь, спасибо. Ты ступай.
Воин глянул в глаза эльфа, помешкал, коротко кивнул. Котов лязгнул за широкой гномской спиной засовом и метнулся хлопотать, умывать, оттирать. Ловкие пальцы расстегнули металлические пуговицы жилета, сдернули с плеч запятнанную парчу и принялись за тонкий перламутр сорочечных застежек.
— Я истончен, я… почти человек, — говорил Тайтингиль, глядя, как снуют руки орка. — Почти человек, да. Демон огненный, которого я победил — тогда… По сути своей был равен мне, был слаб. А тут я потрогал саму смерть. И только сейчас я, кажется, начинаю понимать, каково это — быть человеком… человеком.
— Тсс, тихо, витязь, тихо, помолчи… — шептал орк, и голос его горячо подрагивал, как воздух над костром.
Последняя пуговица. Котов распахнул рубашку, стягивая ее с длинных рук, открывая наготу витых мышц, и ахнул, увидев знакомый шрам. Замер. Дотронулся пальцами, провел по белесому шнуру на золотистой коже.
Эльф сидел, откинувшись к стене, закрыв глаза и прижав полотенце к носу.
— Витязь… Т-тыы…
Дверь дрогнула от требовательного стука.
— Котов! Тайтингиль! Котов, открой! Зачем вы заперлись?
Ирма.
Орк длинно выдохнул и отступил. Шагнул к двери, открыл.
Ирма, зажавшая в руках пакет, из которого торчала вешалка, влетела молниеносно. На скулах ее играли алые пятна. Женщина глядела настороженно и остро. Эльф опустил руку с полотенцем и улыбнулся.
— Что у вас тут творится?
Котов мявкнул что-то, пряча глаза.
Носок алой лаковой туфли пришелся ему в лодыжку, мявк сделался громче и истошней.
— Вот же Котяра!
— Я что, Иррма, я что? Я ничего!
— А ну брысь!
Эльф улыбнулся шире.
— За что ты его? Ирма? Он помогал… делал что должен.
Женщина в сердцах хлопнула дверью за Котиком.
— За что? Так он… так ты… да не важно. Вот. Лев Абрамович привез тебе еще одежды. Не может остановиться. Шьет и шьет. Еще — одежды, жилет.
Ирма по шажочку отступала, а полуголый Тайтингиль, встав, подходил к ней. Кровь капать перестала. Однако ею пахло — яркой кровью эльфа; пахло липой, песком, солнцем. Немного — смертью.
— Н-нет… ты же… м-мы…
— Ирма… молчи.
Зубы ударились в зубы, женщина ахнула, застонала, вздрогнула и взлетела к эльфу, обнимая за склоненную длинную шею, путаясь пальцами в рассыпавшемся золоте волос. Хотелось — взлететь, и она взлетела, вздернув легкие шелка.
Это был единый порыв на двоих, движение, сделанное одним и предугаданное другим. Сухие загорелые голени Ирмы сомкнулись на бедрах Тайтингиля ровно там, где нужно; его возбуждение оказалось ярким, ощутимым, несомненным. Она двинулась, вжимаясь в него сильнее, плотнее, не разрывая поцелуя. Он гладил ее через тонкую темень ткани, ощущая пальцами плоть.
Витязь усадил женщину на искрящийся черный мрамор умывальника. Отстранился на миг, утонул взглядом во взгляде. И — вниз… нога в черной нейлоновой дымке, увенчанная кровавой каплей туфельки, легла на его нагую спину, прижимая.
Он проследил губами широкую каемку чулка, горячую кожу за ней. И без слов рванул тонкие нити белья, заставив Ирму вскрикнуть скорее от неожиданности, чем от боли.
Мотнул головой, откидывая золотую гриву, и нырнул, припал. Движение выглядело таким резким, таким порывистым, сильным, что Ирма снова не сдержала вскрика.
Рот прильнул мягко; так громадный жеребец чутко берет с ладони сахарок, бархатно трепеща губами, выдыхая горячим. Прильнули; язык вычертил контур женского естества, выписал руны и тайные знаки древней ворожбы. Ирма задрожала всем телом, вцепляясь в волосы Тайтингиля, застонала громко, тягуче.
— Молчи, — выдохнул он. — Я не… молчи.
И стал рисовать снова, прилежно и легко, чувствуя пальцами, как начинают дрожать бедра женщины.
Его женщины.
И она выгнулась наконец, как тугой эльфийский лук — долго, долго, бесконечно долго, прижимая голенью ближе к себе — так близко, как никто еще не бывал.
— Тайтингиль… Тайтингиль! — выдохнул обожженный страстью рот.
Эльф вспыхнул с удвоенной силой; нет, он вспыхнул тысячекрат. Имя. Его собственное имя. Он слышал его впервые, произнесенным — так.
Ирма вскинулась и прильнула к нему, отыскивая поцелуем рот. И скользнула по гибкому мощному телу вниз, коленями в пол перед ним, перед своим мужчиной, спешно воюя с застежкой его брюк.
— Ирма! — вскрикнул он, подаваясь навстречу мягкости ее рта. — О, Ирма…
Она сжалась на нем, обняла, не мягко, не слабо — так как нужно, ровно так, как нужно, достаточно и необходимо, и скользнула по нему. Эльф, которого так касались впервые, резко качнулся ей навстречу, кончиками пальцев скользя по волосам. Это было так странно и сладко, эта небывалая человеческая ласка, о которой он никогда не слышал… Да и не говорили в его народе об утехах и наслаждениях плоти, не пели таких песен эльфы — ни голоса их, ни их тела.
Будто огненные бичи обвивали витязя, высекая из-под кожи нестерпимый жар, который заполнял собой все его существо.
Тайтингиль стиснул зубы и простонал, изливаясь. И, горячий от внезапно выступившего пота, раскрасневшийся высокими скулами, звенящий всем длинным телом, покрытым тысячами невидимых шрамов, склонился к Ирме. Впечатал уста свои в ее терпкий рот. И так застыл, склоненный, привыкая ко всему, что было теперь с ним, в нем.
Подхватил женщину, прижал, вжал в себя, сквозь незримые латы, с которыми никогда не расставался, к самой своей душе. Прижал. И ощутил, как раскаленная плоть касается плоти.
И еще раз.
Они не считали время, но все же в какой-то момент Тайтингилю пришлось одеться… Ирма и он — вышли безупречными из черно-алого помещения, намного превосходящего их самые смелые представления об уборной.
Гномы уже танцевали; угощения и напитков оставалось еще предостаточно, многие были изрядно навеселе. Все дверги в надорванных одеждах покинули пир. Оставшиеся вели себя так, словно эльф и не покидал огромного подмосковского зала, богатого отборными уральскими самоцветами, столь надолго.
Многие совали визитки, что-то рассказывали о себе и своих ремеслах; Тайтингиль и Ирма слушали словно сквозь слой ваты. Доставили десерты — изысканнейшие торты, пирожные; и хотя Ирма косо смотрела на все сахаросодержащее, сегодня было — можно.
