Он вдохнул еще спертого, смрадного московского воздуха и низким, дрожащим от гнева и боли голосом запел, выдыхая нужные ноты. Ноты, противостоящие тьме, убирающие искажение, возвышающие дух. И само солнце пришло на помощь и залило огромный холл косыми лучами, высветив детали — тающих противников, клочья плоти, мятый темный силуэт поверженного, разметанного жениха Цемры на пыльном полу, жгуты и скрутки паутины, скелеты пожранных людей и тела тех, кого паучиха приготовила на свадебный пир…
— Ты пожалеешь, — доносилось отовсюду, вибрировало в висках эльфа, мешало петь, — ты пожалеешь, ты пожалеешь, ты пожалеешь…
В глазах вставала тьма, пусть на краткий миг, но вставала. На запястье лопались драгоценные обереги, завязанные на шнурок в разное время мудрейшими из эльфов, созданные для него теми, кто верил в его цели; обереги света и искреннейшей любви, преданности, надежды. Бриллианты, изумруды и сиятельные сапфиры, несшие высшую духовную суть, отдавали свои силы и гибли, рассыпаясь песком. Серебряный кинжал, вбитый в сгусток тьмы, истлел и распался клочьями.
Кольчуга, заляпанная зеленоватым ядом, дымилась на витязе, но он не останавливался более.
Цемра шныряла вокруг, не забывая о двергах и Котике, и не давала снова остановить себя. Это было древнее чудовище, перворожденная женская суть, созданная не двуединой, а единственной — и потому вечно ненасытной, вечно ищущей идеального партнера.
Идеальный партнер теперь валялся изломанной, сплющенной куклой на полу, а Цемра, преображаясь в темную энергию, атаковала.
И настал миг, когда ни дверги, ни Котик не сообразили, что же произошло — пелена мрака широким крылом легла на измученного витязя, охватила его; Тайтингиль вскрикнул — как кричат от сильнейшей боли, и в единый миг, намертво вцепившись в противника руками, выпал вместе с дымным силуэтом паучихи из окна, выронив меч.
Словно тренькнула, разрываясь, толстая гитарная струна.
Все на этаже преобразилось.
Только что здесь было логово чудовища, чуть ли не тронный зал старинного замка; но лопнули тенета магии Королевы Хаоса, делавшей этот этаж недостройки незримым, и реальность проступила сквозь волшебную пелену.
Просто бетон, просто разбитые по периметру окна и светильники; пыль, тающие на глазах остатки белесых паутин и людей, копоть и грязь — вот только что призраки сражались, жили некоей жизнью, и вдруг это лишь горстки костей и иссушенные черепа, выбеленные до фарфоровой тонкости.
Котик метнулся к самому окну и взвыл, отчаянно балансируя — светлейшего видно не было.
Тридцатый этаж.
— Орк! — рявкнул Абрам. — Двое двергов убиты. Сейчас здесь будет местная охрана, придет на шум, мы больше не скрыты завесой магии. Что бы ни произошло — нам надо вниз. Зачисть, поторопись.
И Котик жег из плазмотрона паутину и хрупкие, почти бумажные кости еще вчера живых людей, жег и подвывал, едва слышно, кусая губы, давя в себе тонкий, стыдный, жалобный звук.
Оставшиеся дверги споро вытащили туго свернутые страшные мешки, черные, плотные. Забрали своих и в третий поместили несостоявшегося супруга Цемры; на полу, где он лежал, осталось широкое пятно темнейшей, глянцево блестевшей крови.
— Витязь должен был поступить так, — сказал Абрам, трогая рукав Котова. — Орк… он знал, на что шел. И я не ощущаю присутствия паучихи более. Не ощущаю. Витязь победил. Мы… живем.
Глава 12
ПРИНЦЕССА
Бесконечные этажи вились изломанной спиралью. Котик нес нетяжелое тело в черном пакете и утробно постанывал, не веря в происходящее. И что? Теперь — что? Когда — вот так?
По ляжке больно била засунутая в карман тяжелая, колючая рукоять Тайтингилева меча — все, что осталось. Острые углы самоцветов впивались в плоть. Лезвие начисто разъел паучий яд. Выбросить то, что осталось, было бы непрактично — так говорил себе Котяра. Было бы неэкономно.
Было бы слишком больно. Невыносимо.
— Не вой ты, — буркнул Абрам, — у эльфов есть свои тайны.
— Но нету крыльев, — сказал один из двергов. — Это легенда просто какая-то. Старая-старая сказка.
— Валить надо быстро отсюда, вывозить павших. Иначе будут проблемы, надо объяснять подробнее?
— Н-н-нет…
— Мы похороним своих. Но этого — ты. Я не знаю, кто это, что за чернь, жених Цемры. Займись, оруженосец.
— Я-а-а…
Плазмотрон, вес которого совершенно не ощущался там, в схватке, теперь придавливал к ступенькам, сердце колотилось, пот заливал глаза — а тут еще тащить пакет с трупом.
Что ж, от избранника Цемры хотя бы остался труп. Тайтингиль — где? Где?!
Тридцатый этаж…
Орк со стоном обрушил свою ношу на пол и дернул вентиль плазмотрона — сжечь и не думать, сжечь! Но аргон весь вышел на зачистке этажа, горелка слабо чихнула, пшикнула и погасла.
Котяра зло пнул баллон — только ногу ушиб. И снова взвалил на широкое плечо скорбную ношу.
— P-румынская тяга, — зашипел, — французский жим, чтоб его!
— Молотом, молотом надо заниматься, — сказал один из двергов. — Самый лучший спорт. Да ты молодец, орк, ты держался. Ты…
— Н-не надо…
— Огнемет твой — хорошая идея.
Орк угрюмо молчал. Он впервые за свою яркую жизнь в этом мире нес смерть — в самых разных смыслах этого выражения. И смерть была тяжка.
Достигли первого этажа.
Дверг с еврейским именем Абрам сторожко огляделся, махнул — его собратья молниеносно оказались внутри машины и секунду спустя уже пересекали шлагбаум, уверенно сунув охраннику пропуск.
Абрам с бумагами на Котикову машину остался стоять рядом с орком.
— Ты что, капитан?
— Помогу тебе, — сухо сказал тот.
Орк с грохотом свалил отработавшую свое горелку с баллоном в кузов пикапа и бросил следом черный мешок. Абрам нахмурился — разве можно такой груз везти открыто? Орк, поминая Карахорта, темные долины Морума и всех местных, земных чертей, полез обратно, поднял — из одного прорванного по дороге уголка на металл щедро закапала кровь. Положил мешок в салон, под заднее сиденье. И под мрачным взглядом дверга прикрыл пледом. Розовым. Ярким.
И принялся затирать багрянец с блестящей краски.
— Все, теперь чисто, — сказал Абрам. — Езжай, орк. Как тебя?
— Азар… Диман, — выдохнул Котов.
Пожали руки.
Орк взял пропуск, оглядел его.
— Нормально. Если что, отбрехаюсь. Главное, чтобы ДПС не остановила. А я думал, ваши воевать не умеют…
Абрам усмехнулся.
— Евреи-то? Или дверги? Еще как умеют.
— Погоди. — Котик, лихорадочно приводя себя в порядок, облизывал сухие болезненные губы. — Погоди. Мы что же, не поищем его? Не поищем? Тайтингиля, Абрам!
