Та женщина стояла над ним и держала в руке раскаленный докрасна нож.
Он лежал навзничь. Распоротый осколком бок пульсировал, но куска композита в нем уже не было. Рана — перевязана прямо поверх одежды. Плотно. Хорошо.
Но он «увидел» угрозу, светившую темным, красным; все остальное проявилось потом.
Тело оказалось быстрее разума. Сработало на тень угрозы, и выбитое оружие брякнуло где-то в углу, а женщина ахнула и отшатнулась, баюкая ушибленную руку.
— Не человек, да… — проговорила она, с тревогой вглядываясь в раненого. — Удивительно… Но правда. Какой вы… Послушайте, я вас не хочу убить. Я вынула осколок. Теперь надо продезинфицировать рану.
— Я сам. Дайте клинок.
Голос его был жестким, с хрипотцой; выговор непривычно тянул гласные.
— Дайте, — сказал Мастер Войны, указывая на нож.
— Нет, нет! — Она покачала головой. — Послушайте…
Он не желал ни слушать, ни говорить. Не оставалось времени ни на то, ни на другое — слишком беззащитен теперь он был, слишком уязвим; непривычно. Молча прижал багровое от огня лезвие к ране и держал, вбирая ноздрями тяжелый, но безвкусный для него запах: еще одна особенность отточенных для убийства нейронов.
Женщина стояла рядом и смотрела, сжимая руки. Глаза ее покраснели и слезились от едкого дыма.
Спасительница.
Она сидела подле него трепетно и долго, поднося то воды, которой он не хотел, то бинтов и лекарств, которые были ему не нужны — слишком горячая кровь, чтобы оказаться доступной для инфекций.
Наконец Мастер Войны медленно пошевельнулся.
— Вы так и сидели тут всю ночь?
Он привык, что его страшились, но теперь не хотел этого. Впрочем, женщина и не боялась. Ее дыхание было ровным, движения — мягкими и спокойными.
— Сидела. — Она разогнула спину, прижала ладони к глазам, отерла их. — Щупала вас… Жар же. Не унимается. Наверное, придется в город ехать, в больницу…
Его губы чуть дрогнули — не улыбка, так. Нечему улыбаться. Она его «щупала». Его, Мастера Войны. Воплощенную смерть. Каждые полчаса. Он выбил у нее нож тогда, а мог бы вырвать горло. Не он сам — его тело, безупречно отточенное для того, чтобы убивать.
Знала ли, как она рисковала?
Он посмотрел на нее.
Знала.
Что-то было неладно.
— Хотите вина, Мастер? — вдруг спросила она. — Вы много крови потеряли, вам надо бы.
— Не хочу, — ответил он. — Но стану пить.
Вино не делало его хмельным, вкуса он почти не чувствовал, что проку? Но спасительница принесла бутылку, бокалы. Налила. Живой огонь играл в очаге, хороший, мирный огонь, он жил там, заставляя темень подрагивать. Обессиленная плоть Мастера Войны подрагивать перестала. Жизнь осталась в нем — для нового боя.
Он приподнялся на локтях. Она подала бокал. Он взял и прислушался к ощущениям: повязка лежала как влитая; белая поперек темно-синей ткани одежд.
Он глянул на руки женщины.
— Вы же не воин. И не лекарь.
Она улыбнулась:
— Нет, что вы. Обычная домохозяйка.
— Хозяйка?
На его родине главенствовали матери, главенствовали так, как нигде более в обозримых просторах галактики, и он был удивлен. Оказалось — не так понял.
— Нет, — улыбнулась она. — Просто… занимаюсь домом. Своим домом. Выпьем?
Они выпили.
— Ваш дом… — проговорил он. — Это мужчина, дети…
Она опустила глаза.
— Нет. Это я одна. Мужчины нет давно. Дети… Были. Дети умерли. Остался всего один, но он далеко, далеко от меня. Вырос. Стал чужим.
— Выражаю вам сочувствие, — сказал Мастер Войны.
Это были слова. Ибо он, первейший от Черных Линий, был бесчувствен не только на поле боя, но и на ложе любви. Зачать от него было невозможно, да и какая из женщин избрала бы его, зная, что может родить наследника смерти, которому не изведать сладости жизни.
— Не стоит, — сказала женщина. — Не стоит. Я очень хочу снова детей. Очень хочу… У вас есть?
— Мне не нужно, — хрипнул он, отводя взгляд.
— Почему? — Она снова пригубила вина.
— Они не унаследуют ничего хорошего. У меня нет даже имени. Я Мастер Войны. Я создан для смерти. Нести ее. Мои реакции стократ превышают человеческие, но взамен отдано слишком многое. Подобные мне не чувствуют ничего. Мы — орудие, оружие. Я — таков.
Она поставила бокал на стол, налила еще. Потянулась с бутылкой к нему, налила тоже.
— Вы жестоки к себе.
— Жизнь такова. Но это данность, ее не преодолеть, надо только не усугубить. Если я размножусь — это усугубит.
— Почему? Вы… красивый.
Он промолчал; она продолжила:
— И если подумать, вы идеальный. Не чувствуете боли. Эмоций… лишних, ненужных. Это помогает побеждать, очень помогает. Жить без сантиментов, без всего… мешающегося. Знаете, сколько людей не желали бы иметь этих… слабостей? А у вас это данность. Я, например, очень завидую вам. Я завидую.
— Что вы такое говорите? — медленно произнес Мастер Войны. — Безумие. Считать это благом — безумие… Это проклятье. Это рок мой. Желать такого… У вас есть слово — грех.
Она посмотрела внимательно, пристально.
— А я и есть — грех.
Он пришел в себя от неестественной, кромешной тишины.
Он, Мастер Войны.
Далее было еще хуже: он захотел двинуться и не смог.
И он не видел ничего — сплошная чернь пустоты. Вдобавок — никакого звука. Никакого отклика от его собственной плоти.
Подобного не было с ним никогда. Это была какая-то неслыханная, новая война. Новая беда.
Он выровнял дыхание и стал ждать.
Вспыхнул свет, и он почувствовал, как его вздергивает и возносит неведомая доселе мощь — вертикально вверх, вниз головой.
Мастер Войны находился в рулевой рубке своего истребителя. И он был связан, буквально спеленат некой клейкой субстанцией с головы до пят. Почувствовав несвободу, напряг мышцы, повел плечами. Обычно этого оказывалось довольно, чтобы найти слабое звено даже в пайке пластиковых наручников, но… То, чем он был пленен, оказалось куда менее покорно. Растянулось и облепило снова, еще плотнее.
Послышался легкий шум, и Мастер Войны с усилием повернул голову; волосы влипли в это клейкое, и движение далось с трудом.
То, что увидел далее, заставило его содрогнуться.
Его, Мастера Войны.
Перед ним стояла его спасительница, женщина человеческой расы, известной ему, женщина с Земли: миловидное округлое лицо, темные глаза, короткие волосы. Но теперь она была женщиной лишь наполовину. Деформировалась в массивное сферическое тело неведомой твари, опирающееся на восемь многочленистых ног, которые были покрыты омерзительным на вид глянцевым ворсом. Каждая из конечностей завершалась острейшим когтем, при ходьбе издававшим сухой цокот. В воздухе разливался еле слышный тленный запах: ворсинки на паучьем теле, вся суть отвратительного существа выделяла яд.
