Руки, теплые руки.
Мягко отобрали меч, воздели куда-то наверх.
Шкура.
Пальцы завозились в застежках доспехов, снимая их — правильно, правильно.
Горячий отвар с едким, жгучим вкусом полился на рану, пересекающую плечо и половину груди. На губы. Едкий, но в нем не было яда, а была иная целительная сила, не та, что использовалась эльфами. Сила слез скал, мумие; сила полыни и горькой смолы, но — сила.
Тайтингиль очнулся нагим — только его собственный плащ накрывал бедра. Небольшая сухая полянка вблизи скал и болот — слышны крики выпей и запах сырости; костер. На костре котелок.
Доспехи и меч. Все тут, хотя и порубленное.
Приподнялся.
Потрошитель Азар деловито поправлял костер. Коротко глянул на эльфа.
— Тебе бы оруженосца, светлейший. Что же ты так, мордой в болото…
— Лицом, — трудно выговорил эльф. — Морда у тебя, предводитель орков. У меня — лицо.
Рубчатый, грубо и неровно подживший от орочьего лечения шрам пересекал плечо и половину груди, достигая светлого, еле заметного соска. И звездчатые шрамы от дротиков, на близком расстоянии пробивших-таки тонкую металлическую чешую доспехов.
— И… я не беру оруженосцев. — Эльф закашлялся, и орк, легко встав, протянул ему плошку, грубо сработанную из дерева, — с чистой водой. Пригодной даже для эльфа.
— Напрасно, напрррасно же, — как-то иронично буркнул Азар, — вот сейчас пригодился бы тебе… оруженосец.
— Чего ты хочешь? Выкупа? Сражения?
— Ничего не хочу, — решительно ответил орк. — Как сможешь встать, иди. Ты ничего не должен мне. Вот, хотел посмотреть на эльфа… вблизи. Так ли вы похожи на девушек, как говорят.
На секунду внутри у Тайтингиля все дрогнуло в ужасном подозрении — подозрении осквернения, позора, необратимости. Орки, и Азар в том числе, видели достаточно эльфов вблизи. И могли оценить… похожесть на девушек.
Орк глянул в искаженное лицо витязя и расхохотался:
— Ради одного этого мига тебя стоило подобрать, цветок Нолдорина, золотой сокол… Ты напуган. Да. Не переживай.
Орк ушел, когда убедился, что эльф способен вскипятить себе воду. Принес напоследок какую-то жирную болотную птицу, кинул у костра, вскочил на боевого волка и унесся.
Тайтингиль так и не нашел слов — благодарности, долга; так и не определил, что же это было.
— Я, — сказал орк Дима Котов, — сейчас только понял, уже человеческими мозгами. Их как-то побольше, — заулыбался, сияя на эльфа прозрачными голубыми глазами на загорелом лице; улыбка была обескураживающей. — Видимо, я всегда хотел быть… эльфом. Смешно, да? Орк — эльфом. Поэтому и громил ваших так ожесточенно, что не мог. Поэтому и спас тебя тогда. Это был единственный раз, когда по-доброму говорил — с вашими… Поэтому в здешнем мире мне вот так… отдало. Я миррный, миррный тут, такой миррный, хоррроший. — Он явно замурчал, улыбка стала шире. — Я не касаюсь оружия, даже не хочется. И люди — они идут ко мне, тянутся, а не страшатся и не бегут. Я… желанен. Я Котик, блин. Котик. С восемью жизнями.
— Не девятью? — нахмурился Тайтингиль.
— Одну… я уже потерял.
— Тебя приняла эта складка Эалы? — медленно спросил эльф. — Ее земля, ее воздух?
Орк выдохнул.
— Я… пррривык. К воздуху — горькому. Воде — едкой. Звукам — резким. Главное — что жив снова. Главное.
— Я не могу, — сказал Тайтингиль. — Мне нужно найти путь для эльфов, спасти свой народ. От забвения. На это мало времени. Каждый шаг по этой земле дается мне с трудом. Я хочу исполнить свою миссию… и затем покинуть это место. Ты… можешь со мной.
— Как ты собираешься покидать мир? Я никуда отсюда не хочу, я прижи-ился, — мяукнул Котик. — Опять в битвы, в кровь опять, в грррязь? Не-ет, не хочу-у…
Эльф смотрел — он и правда прижился, этот орк. Рулил бесконной повозкой, в которой жужжала и шкворчала назойливая местная музыка, потряхивал своей хитро плетенной гривкой в такт звукам, взглядывал на карманное волшебное зеркало и, пользуясь остановками, стучал пальцами в гладкое стекло, выбивая бесчисленные послания кому-то неведомому.
«Амарок» споро рыскал дворами; вот и дом — ограда, перегородка на въезде, все как у Ирмы. Но это не Ирмино жилье.
— Ты привез меня к себе?
— Ну м-мало ли что, — мяукнул парень, — м-мало ли. Зачем Иррме выносить из дома тррруп и оттирать кррровь? Давай лучше у меня. Звукоизоляция. Любые вопросы, светлейший. Любые, какие захочешь задать. Какие… захочешь.
Тайтингиль на секунду уставился на Котова — он уловил подтекст, но не понял, что подразумевал орк. Двусмысленность, скользкая и острая, как тело и клычки змеи; ловушка? Западня? Впрочем, не ему бояться орков, даже безоружному; эльф покинул салон белой машины с волчьим именем и последовал за помятым Котовым мимо стойки консьержа, сидящего прямо и внимательно, как сыч на суку — там, на гнилых болотах…
— Я чувствую, этот город опутан темными нитями разных сил, — говорил витязь, перешагивая порог квартиры. Если бы он мог судить, то решил бы, что Котов устроился просторнее, стильнее и дороже Ирмы. Прижился, да, прижился. — Таких мрачных, таких странных, что порой мне кажется невероятным, что люди во власти черных сетей еще сохраняют какой-то свет в душе. Теперь я понял, что именно неладно. В этом городе кроется паук. Паук, которого нужно убить. Паук, прошедший грань миров, как это сделали я и ты. Дверги принесли мне доказательства. Паутину. Я посмотрел и увидел огромную опасность. Странную опасность, словно разлитую в отражениях прошлого, нынешнего и будущего…
Котов, кинувший ключи и айфон на тумбочку у зеркала, выполненную из темного дерева малазийскими мастерами, быстро снявший кроссовки и ринувшийся было в глубь квартиры, остановился. Уставился на златого витязя прозрачными, сияющими глазами с бледно-голубой радужкой.
— Я… мне так хорррошо тут. Ох, светлейший, может, обойдемся без дрррак, без дрррак? Да, тут едко и странно, но… Я же умер — там. Знаешь, как хочется жить, когда ты умер?
— Знаю, — жестко ответил эльф. — Я — знаю.
Орк опустил взгляд.
— Ну… до тебя я не рисковал вспоминать… светлейший. Старррался все воспоминания о том… мире… о той жизни уничто-о-ожить… Мне совсем недурно здесь. А ты-ы…
Тайтингиль молча рванул пуговицы жилета, потянул с плеча сорочку, едва не выдирая пуговицы из легкого поплина вместе с мясом.
Орк уставился на тонкий белый шрам, едва заметный, пересекающий плечо и спускающийся на грудь, к соску. Потянул руку и провел кончиками пальцев.
— Вот же, а… вот же… значит… это в самом деле ты-ы… и это было.
