Когда же дело дошло до того, что стоило нам вылить воду в кухонную раковину, как она затопляла ванну, Чарльз сказал, что необходимо принять меры. Обычно Чарльз такой торопливостью не отличается. Например, когда он снял в доме все дверные ручки, чтобы их выкрасить, прошел не один месяц, прежде чем он водворил их на место, хотя людям, чтобы войти, постоянно приходилось прибегать к штопору. «Рим, – заявил Чарльз, – не один день строился (а люди по всему коттеджу сражались с дверями и клялись, что их ноги больше в этом доме не будет), ну и обновление его – особенно покрытие шести ручек черной эмалью – требует времени».
Другое дело – сточные трубы. Когда они закапризничали, до приезда тетушки Этель оставалась одна неделя, и их необходимо было утихомирить, учитывая характер тетушки Этель, старой ведьмы в самом соку, как выразился старик Адамс, наш сосед, в тот день, когда услышал, какой крик она подняла, потому что Соломон оставил свой автограф, грязные отпечатки больших лап, на ее ночной рубашке. Он бы на ней и за десять фунтов не женился.
Да, принять меры было необходимо. Но когда мы позвонили водопроводчику, к несчастью, оказалось, что раньше чем через две недели он за это не возьмется, и в результате (о чем я стараюсь не вспоминать, и особенно по ночам, когда думаю о Чарльзе и о кошках, внушая себе, что мне есть, есть чему радоваться!) Чарльз и Сидни взяли это на себя.
На счету Чарльза имеется немало катастроф. Например, как-то раз он навинтил в прихожей новые бра и, экспериментируя с подсоединением к проводке, получал весьма интересные результаты. Сначала стоило нажать на кнопку выключателя, и в гостиной зажигались все лампы, хотя прихожая оставалась темной; затем, после кое-каких манипуляций, он добился еще более замечательного феномена – при нажатии кнопки в доме перегорели все лампочки, и наконец («Уж если это не поможет, – ликующе заявил Чарльз, появляясь из чулана с большой отверткой в руке, – так и рассчитывать больше не на что!») роскошный финал: он включил рубильник, и в долине погасли все огни.
И тот раз, когда он сложил ограду из камней и по меньшей мере четверо стариков, предвкушая пинту пива в «Розе и Короне», заявили, что лучше кладки они не видели с тех пор, как совсем мальцами были, и что сердце радуется, что старое-то ремесло еще не позабыто! Но едва последний из них, ковыляя, скрылся за поворотом, как ограда рухнула и надолго завалила дорогу. Ну а Сидни… Несколько лет назад рабочие почтового ведомства неделю убирали местные телефонные провода под землю, и едва их зеленый фургончик укатил в город, как Сидни, который тогда работал у соседнего фермера, беззаботно отправился пахать и перерезал плугом кабель пополам. Ну и можете себе представить, как эта парочка приводила в порядок нашу канализацию.
Во-первых, они сняли крышку со смотрового колодца и прокопали длинную глубокую канаву поперек лужайки в поисках поглотительного колодца. Затем по совету старика Адамса, который случайно заглянул к нам и, хотя сам предпочитает будочку за домом, очень даже хорошо разбирается в подобных вещах, они выкопали длинную глубокую канаву в противоположную сторону и нашли искомое. Затем они перекрыли трубу. После этого, потея, надрываясь и объясняя мне, какая это выматывающая работа, они углубили и расширили поглотительный колодец и заложили его камнями. Жаль, что к тому времени старик Адамс отправился домой пообедать, не то он мог бы заодно объяснить им, что глупо открывать трубу, не выбравшись предварительно из канавы. Ну и когда я вышла, чтобы позвать их к столу, раздался властный возглас Чарльза, который в воображении, видимо, завершал строительство плотины на какой-то могучей реке: «Пускай!» Кирка Сидни вышибла затычку, и не успели бы вы сосчитать до двух, как оба уже стояли по щиколотку в черной вонючей воде, а Чарльз на мой вопрос, что он затеял, сумел только ответить, что его левый резиновый сапог протекает.
После этого все пошло сикось-накось. Пока мы обедали, Соломон вышел погулять, начал заглядывать под доски, которые они настелили поверх канавы, и немедленно свалился туда. Едва мы его выудили, как Чарльз принялся прочищать трубы шестом (в этом никакой нужды не было, но он сказал, что любит делать все обстоятельно) и уронил плунжер. Чуть только мы выудили плунжер, Сидни испустил придушенный крик: он часами беззаботно кружил возле открытого смотрового колодца, но лишь сейчас удосужился измерить его глубину шестом. Семь футов!
Сидни почти сразу же ушел домой. Никогда еще, сказал он, ему не встречался колодец глубже четырех футов шести дюймов. Стоит только в него провалиться, твердил он в панике с другого края лужайки, и уж тебя оттуда не вытащат! Бесполезно было втолковывать ему, что отверстие колодца меньше четырех футов, и хотя теоретически в него можно провалиться, практически для этого придется вытянуться по стойке «смирно» и хорошенько прижать руки по швам. Но Сидни был сыт по горло и отправился домой, боязливо оглянувшись на нас через плечо, будто мы только что покусились прикончить его, и оставил нас разделываться с трубами и канавами.
Ну и пришпориваемые мыслью о том, что скажет тетушка Этель, если ванна, пока она будет лежать в ней, наполнится водой из раковины, где моется посуда, мы принялись разделываться с ними. Интересно заметить, что трубы вели себя идеально, пока канаву не засыпали, а тогда вода опять как сумасшедшая принялась течь не там и не туда, однако до конца недели угомонилась, и все пришло в порядок. Затем – специально, чтобы не давать ему передышки, свирепо заявил Чарльз, и после труб, сиамских кошек, а также упрямых ослов вроде Сидни, и чтобы окончательно свести его в могилу, – вечером накануне приезда тетушки Этель пропала Шеба.
Будь это Соломон, мы бы не удивились. Соломон постоянно шлялся где попало. Нагло заглядывал в чужие окна, зловеще шнырял возле чьих-то курятников – впрочем, если бы только что вылупившийся цыпленок просто посмотрел бы ему прямо в глаза, он бы мгновенно улепетнул. Как-то раз пара пеших туристов, проходя мимо коттеджа и увидев Шебу на крыше машины, откуда она нежно улыбалась Чарльзу, спросили: «А кот с черной мордой тоже ваш?» Мы ответили утвердительно, и они сказали, что могут сообщить нам, где он сейчас, – прячется в высокой траве в двух милях вверх по долине. Насмерть их перепугал, сказали они. Только они устроились перекусить у ручья и Лила повернулась, чтобы бросить банановую корку в кусты, как вдруг из купыря вылезла его темная морда. Она до того перепугалась, что облила чаем из термоса все шорты.
– Нельзя такого выпускать, – сказал муж Лилы, нежно вытирая бочкообразное бедро Лилы в бурых пятнах чая. – Такого надо в клетке запирать! – заорал он мне в спину, когда я припустила по дороге.
Практически все, кто знал Соломона, обязательно хоть раз, но говорили что-нибудь в таком роде, но бежала я не потому. В долине водились лисы, и, хотя я побилась бы об заклад на любую сумму, что Шеба справится с любой встречной лисой, мне с пронзительной ясностью представлялось, как Соломона затаскивают в ближайшую лисью нору, а он продолжает спрашивать, видели ли они его по телевизору. Впрочем, я встретилась с ним за первым же поворотом дороги – он шел по ее середине, величаво изображая Рекса Харрисона, и громко жаловался, что новые знакомые его не подождали. Нет, с ним ничего не случилось. Но всего несколько дней спустя мы оплакивали Шебу в убеждении, что ее сцапала лисица.
