Однако на посту обнаружился только один из заместителей руководителя полетов, некий кавторанг. Встретил он меня чрезвычайно любезно.
— А, гвардии лейтенант Пушкин!.. Очень рад. Как долетели?
— Спасибо, хорошо. А где бы я мог представиться командиру двенадцатого ОАКР?
— У него в каюте. Это прямо отсюда вниз на лифте до первой палубы, от лифта по коридору направо… На двери обычный командирский шифр: «К-1-12».
— А… Удобно ли, товарищ кавторанг? Все-таки каюта… это как-то… неслужебно?
— Служебно, очень даже служебно. Тем более комкрыла относительно вас так и распорядился. «Прилетит, — говорит, — Пушкин — сразу гони этого ёкарного папенгута ко мне», — заключил кавторанг и широко улыбнулся.
«Папенгут… папенгут… Кто же у них в командирах такой веселый?», — ворчал я, шагая по чистенькому, пахнущему особой, невысказуемой свежестью нового корабля коридору первой палубы.
Вот и дверь с табличкой «К-1-12».
Я постучал.
— Да! — Голос показался знакомым.
«Неужели?!»
Я открыл дверь и переступил комингс. На койке под иллюминатором, в расстегнутом кителе, валялся, заложив руки за голову, Богдан Меркулов.
— Богдан?!..
Меркулов без лишних слов энергично спрыгнул с койки, подскочил ко мне и крепко обнял.
Отошел на шаг, осмотрел меня с ног до головы, потом заметил:
— А рожа-то желтая.
— Ну уж прямо.
— Желтая-желтая, как лимон.
Я машинально скосился на зеркало, висевшее над умывальником тут же, у входа.
Меркулов расхохотался.
— Поверил! Поверил, салага!.. Но что-то такое есть, скажи? Икс-загар, да?
— Да ерунда. Суконцев сказал, что через неделю уже пройдет. Это вот у экипажей — да…
— Суконцев? Который Вокас?
— Ну да, дитя юбилея. Его-то ты откуда?..
— Доброе утро, Саша. Меня же на «Ксенофонте» трое суток мариновали. С рукой моей. В госпитальном отсеке.
— Я идиот.
— Да… Вокас!.. Когда мне объяснили, что Суконцева в честь ВКС назвали, я от смеха чуть не родил. А потом, уже в стационаре, я этим Вокасом всю палату до истерики довел… Ладно, хрен с ним. Ты-то как вообще? Да садись, не менжуйся.
— Спасибо. Я как… Вот, из командировки. Прибыл в распоряжение.
— Ну и что там… В командировке? — Меркулов заговорщически подмигнул. — Как манихеи? Живы-здоровы?
«Все-то он знает… Какая, к дьяволу, «контра», если у нас по штабам все обо всем судачат?»
Но я решил не поддаваться на провокации — у меня была подписка. Если где-то происходят утечки информации, пусть себе происходят. Я к ним не хочу иметь никакого отношения.
— Да так… — ответил я уклончиво. — Вроде бы мир спасли. Но я там, честно говоря, все больше в сторонке курил. Так что хвастать особо нечем.
— Мир спасли? Молодцы. Герои… — Меркулов вдруг сделался невероятно серьезен. — Слушай, ты мне хотя бы намеками разъясни, что вы там, герои, нарыли. А то от этого «Приказа номер двести два» впору вешаться.
— Что такое?
— Вот я у тебя и спрашиваю: что такое? Его же наверняка при тебе писали, приказ этот!
— Богдан, это ты у нас комкрыла. А я лейтенант. Лей-те-нант, понимаешь? В должности командира полуэскадрильи. При мне приказов не пишут, разве что «Мичману Тюлькину получить со склада ящик печенья и мешок варенья».
— Бочку. Бочку варенья, — машинально поправил Меркулов. — Ты вот только не жеребцуй тут, не надо. «Командир полуэскадрильи»… Знаем мы, какие у тебя связи…
— Какие?
— Известные.
— Богдан, думай о моих связях что хочешь, но поверь: я ни о каких приказах ничего не знаю.
— Номенклатура «цэ-эф-цэ пятьдесят семь» тебе о чем-нибудь говорит?
— Нет.
— А «Изделие Конус»?
— Бомба какая-нибудь?
— Ну ты вообще с луны свалился. «Бомба»… Приказ, короче, на днях прошел. По комсоставу флота. Такой: быть готовыми к ведению неограниченной ядерной войны.
Меркулов свирепо посмотрел на меня. Я промолчал, переваривая новости.
Не дождавшись моей реакции, он продолжил:
— Вот у нас, например, вчера в присутствии трех людей… ну, специальных таких людей, понимаешь?.. распечатали атомные погреба. А там лежат: подвесные пушки CFC-57 с калифорниевым спецбоекомплектом — сорок штук; бомбы КАБ-7000 в термоядерном снаряжении — тридцать шесть штук; торпеды атомные — пятьдесят четыре штуки; изделия «Конус» — восемнадцать штук…
«Ого!.. Впрочем, следовало ожидать», — мрачно подумал я.
— …А изделие «Конус» — это, между прочим, ракета стратегического назначения с петербургиевой боеголовкой. Эквивалент знаешь какой?
— Нет.
— Две гигатонны. Захотим — от Хосрова дырка останется. А захотим — и дырки не останется. И вот ты мне теперь скажи: кто там с елки упал и головой повредился? Этот твой Тылтынь? Пантелеев? Растов? Или все вместе?
И только тут я осознал, что нервы у Меркулова на пределе. И, каким бы он ни казался — вздорным, вспыльчивым, недалеким, — передо мной сидит настоящий командир настоящего авиакрыла.
Пусть возрастом и сединами ему далеко до моих кумиров — Шубина и покойного Тоцкого, — но это такой же, как и они, ответственный, серьезный офицер, под началом которого сейчас находится сотня (или сколько их здесь?) первоклассных боевых флуггеров с летным составом. И что отправлялся он в зону операции «Москва» с нормальными офицерскими намерениями: убивать врагов, сбивать флуггеры, валить авианосцы. А ему одним росчерком пера вдруг вложили в руки… нет, не меч, а я не знаю как это назвать… вложили такую вещь, которая, по воле второго росчерка пера, может сделать его, нормального офицера, убийцей миллионов людей.
Миллионов людей. Это не риторическая фигура, а оптимистическая оценка потерь среди гражданского населения Конкордии в том случае, если «Нахимов» будет нацелен на Хосров и другие города Вэртрагны.
А убийцей всех этих людей будет лично он, кавторанг Меркулов.
Потому что, получив распоряжение из вышестоящего штаба, приказ своим торпедоносцам на боевое применение «Конусов» будет отдавать он, Меркулов. И провожать пилотов в этот проклятый вылет будет он, Меркулов.
А я — как последняя свинья, кстати — не хочу, понимаешь ли, подписку нарушать!
Я вздохнул.
— Да ни при чем здесь Тылтынь… Ты историю с «Пересветом» помнишь?
— Нет, я понимаю, что все из-за манихеев этих гадских… Ну, атомные торпеды еще куда ни шло, но к чему нам «Конусы»?..
