Майкл, уже взрослый, оставался веселым и добродушным и целыми днями занимался нескончаемой возней со Скрэпсом. В его крепком теле жил настолько сильный инстинкт игры, что он, играя, доводил Скрэпса до полного изнеможения… Тот валился на палубу и, тяжело дыша и ловя ртом воздух, лишь слабо отбивался передними лапами от настойчивых атак Майкла. Все же Скрэпс был большим задирой и постоянно взбирался на Майкла, так же мало заботясь о тяжести своих лап и всего своего тела, как слоненок, топчущий луг, покрытый маргаритками. Отдышавшись, Скрэпс снова был готов на любую шалость, и возня начиналась сначала. Эти игры являлись для Майкла великолепной гимнастикой и, укрепляя его физически, развивали в нем одновременно и смекалку.
Глава XII
Так шло плавание на «Корабле глупцов». Майкл играл со Скрэпсом, уважал Кокки, обожал баталера и пел с ним, а Кокки то командовал Майклом, то ласкался к нему. Доутри выпивал ежедневно свои шесть кварт пива, аккуратно получал жалованье и считал Чарльза Стоу Гринлифа самым умным человеком на борту. Квэк служил своему господину и любил его, а кожа на лбу его все темнела и утолщалась по мере развития страшной болезни. А Мой избегал папуаса, как чумы, постоянно полоскался и еженедельно кипятил свои одеяла. Капитан Доун правил судном и беспокоился о своем доме в Сан-Франциско. Гримшоу, положив свои огромные, похожие на окорока, руки на колени, издевался над ростовщиком, предлагая ему внести в предприятие ту же сумму, которую он внес из своих доходов по продаже пшеницы. Симон Нишиканта вытирал свою шею грязным шелковым платком и малевал бесконечные акварели; штурман терпеливо выкрадывал при помощи подобранного ключа пометки и записи капитана, а Бывший моряк услаждал себя шотландскими смесями, курил душистые гаванские сигары — на доллар три штуки — и вечно бормотал что-то о палящей жаре на баркасе, о безвестных берегах и о сокровище, лежащем в песке на глубине семи футов.
Часть океана, которую исследовала в данный момент «Мэри Тернер», по мнению Доутри, была подобна всякой другой его части и ничем от нее не отличалась. Водное пространство нигде не прерывалось землей, корабль в центре и горизонт казались неподвижными и вечными, лишь магнитная стрелка указывала на ту точку, вокруг которой вращалась шхуна. Солнце вставало неизменно на востоке и садилось неизменно на западе, по законам, выработанным и проверенным отклонением, уклонением и склонением магнитной стрелки, а ночью звезды и созвездия совершали свой путь по небесному своду.
И именно теперь посылались на мачту вахтенные, которые дежурили от восхода солнца до наступления вечерних сумерек, когда «Мэри Тернер» ложилась в дрейф. Время шло, и Бывший моряк как будто начал чувствовать близость цели; тогда трое участников предприятия сами стали взбираться на мачту. Гримшоу довольствовался тем, что устраивался на грот-салинге
[42]
, капитан Доун забирался выше и усаживался на выступе фок-мачты, упираясь расставленными ногами на фор-марс
[43]
. Симон Нишиканта отрывался от вечного малевания всевозможных оттенков неба и моря, достойных кисти пансионерки, и при помощи двух стройных, ухмыляющихся матросов, поднимавших его огромное тело по выбленкам
[44]
бизань-мачты, взбирался до салинга, где и оставался, взором, алчущим золота, осматривая в лучший из оставшихся у него в закладе бинокль освещенную солнцем морскую поверхность.
— Странно, очень странно, — бормотал Бывший моряк. — Это должно быть здесь. Тут не может быть ошибки. Я доверяю этому молоденькому помощнику абсолютно. Ему было только восемнадцать лет, но он управлял судном лучше, чем капитан. Разве он не сумел найти направление после восемнадцатидневного пребывания в баркасе? Компаса у нас не было, был только секстант, а вы знаете, как выглядит горизонт с маленького судна во время бури. Юноша умер, но направление, которое он нам оставил, было правильным, и я на следующий же день после того, как его тело было погребено в волнах океана, достиг намеченной цели.
Капитан Доун пожал плечами и вызывающим взглядом ответил на полный недоверия взгляд, брошенный ему ростовщиком.
— Провалиться он не мог, — тактично поторопился нарушить неприятную паузу Бывший моряк. — Ведь этот остров не какая-нибудь там отмель или риф. Высота Львиной Головы три тысячи восемьсот тридцать пять футов, я сам видел, как капитан и третий офицер измеряли ее.
— Я рыскал по всем направлениям и как гребнем прочесал всю эту местность, — резко вмешался капитан Доун. — Гребень у меня был частый, так что пик в три тысячи футов никак не мог проскользнуть незамеченным.
— Странно, очень странно, — бормотал Бывший моряк, отчасти про себя, отчасти обращаясь к искателям сокровищ. Затем, внезапно просветлев, заявил: — Да, да, конечно, мы не учли возможных отклонений, капитан Доун. Учли ли вы все происшедшие за пятьдесят лет изменения? Это могло бы дать нам совсем новые данные. Насколько я понимаю, хотя и не знаю навигации, склонение магнитной стрелки в те дни не было так хорошо изучено, как теперь.
— Широта всегда была широтой, а долгота — долготой, — возразил капитан. — Склонение и девиация
[45]
принимаются во внимание при исчислении курса и вычислении отсчетов по лагу.
Все это было тарабарской грамотой для Симона Нишиканты, и он быстро принял сторону Бывшего моряка.
Но Бывший моряк был очень умен. Он то соглашался с ростовщиком, то для равновесия признавал доводы капитана Доуна.
— Очень жаль, — обратился он к капитану, — что у вас на суше имеется лишь один хронометр. Может быть, все дело в том, что он неправильно показывает. Как это вы отправились в путь с одним только хронометром?
— Я-то настаивал на двух хронометрах, — вступился ростовщик. — Помните, Гримшоу?
Фермер неохотно кивнул головой, а капитан сердито воскликнул:
— Да, но три хронометра вы считали излишней роскошью!
— Так, но если два хронометра не лучше одного, как вы сами только что говорили, — Гримшоу свидетель, — то и три хронометра, не принеся никакой пользы, увеличили бы только наши расходы.
— Но если у вас два хронометра, и они показывают по-разному, каким способом вы определите, какой из них врет? — спросил капитан Доун.
— Почем я знаю, — недоверчиво пожимая плечами, ответил ростовщик. — Если вы не можете определить, какой из двух хронометров врет, как же вы определите ошибку, имея под руками две дюжины хронометров? С двумя вы всегда имеете пятьдесят процентов вероятности на стороне каждого из них.
