Никита присел. Наклонился. Прикоснулся губами к Таниным сухим губам.
От них пахло молоком и эвкалиптовой жевательной резинкой.
Никита поцеловал девушку еще раз, с тягучим, проникающим усилием.
Но она не ответила ему, не обвила его шею своей теплой рукой. Она даже не проснулась.
В то утро их разбудило само солнце. Впоследствии, вспоминая, как все было, Таня пришла к выводу: это была помощь свыше.
В конце концов, кто, как не олунчи, от культуры которых было неотделимо их пребывание на Вешней, называли свое солнце «Учителем», «Отцом», «Защитником» и «Предупреждающим о бедах»? Вот и Таню с Никитой оно предупредило. И в конечном итоге защитило, избавило от смерти.
Солнце жарило с таким остервенением, что даже Никита, любитель понежиться в постели до последнего, не выдержал и выполз наружу в 6.15 по местному времени.
Бодрая, неспешная Таня встретила его пробуждение дружелюбным мычанием – она чистила зубы при помощи электрической щетки с принудительной подачей воды у самой кромки прибоя.
– Взмок в спальнике – как мышь! Жарища какая-то казахстанская прямо! – проворчал Никита. Клюющими движениями собранных в щепоть пальцев он пытался отодрать от груди пропотевшую майку. – Ну, милая, как тебе спалось?
Никита старался, чтобы в его словах не проскользнуло никакого намека на подтекст, он очень хотел не выглядеть обиженным детсадовцем, которому родители, одержимые воспитательной манией, не разрешили наесться мороженым до треска в кишках. Но у него не получилось. Спросонья вообще плохо получается играть, подтвердит любой профессионал сцены!
– Фовофо… – промычала ему в ответ Таня. Она сплюнула розово-синий пенящийся ком зубной пасты, которой тут же занялся прибой. И повторила: – Хорошо спалось!
– Хорошо, что хорошо, – с наигранной живостью бросил Никита.
Забравшись в тень, они перекусили фруктами, которые прихватил из лагеря предусмотрительный Никита (он рассчитывал пустить их на закуску ко второму пакету каберне, до которого дело так и не дошло).
До завтрака оставалось целых два часа, и Таня легко согласилась на Никитино предложение прогуляться по окрестностям. Ей было интересно. Тем более что на завтра был назначен отлет домой. Паром-улей «Блэк Вельвет» уже болтался на орбите, о чем сообщил Семен Шульга, пилот-дублер. Казимир Лях, отвечавший за казенное имущество, уже начал упаковывать аппаратуру.
Таня развернула бейсболку козырьком вперед (обычно она носила ее по-мальчишечьи) и зашагала вслед за Никитой. Они шли по северному склону горы Хуанита. На душе у Тани было светло.
У нее не было никаких предчувствий. Никаких.
Когда небеса раскололись, она решила, что все это ей снится.
Впрочем, ощущение иллюзорности мира владело ею недолго. Прошло три минуты (которых флуггерам с лихвой хватило, чтобы превратить окрестности базы Альта-Кемадо в пропитанный жидким пламенем марсианский пейзаж), и на смену ему пришло другое, гиперреалистическое: ощущение неотвратимости, абсолютной предзаданности происходящего. Словно бы вся жизнь служила подготовкой к тому, чтобы бежать вниз по склону туда, где огненный смерч сплавил в одно пыльное бурое месиво тела дородной Арины Анатольевны, угловатого зануды Казимира Ляха, неразлучных габовцев Шульги и Горяинова, тощего повара Тодо Аои, меланхоличного Димы Киприанова, обаятельной Оленьки Белой и смешливой гулены Жанны Скрябиной.
Когда прилетели флуггеры, многие еще спали, ведь было всего 8.21 по местному времени.
Сони Оленька и Жанна так и лежали в своей палатке, крепко обнявшись. Обгорелые, безволосые, но узнаваемые.
«Может быть, они даже не успели проснуться. Так и умерли – во сне», – подумала Таня. Она добавила бы «от удушья» и оказалась бы права, но, к своему счастью, не имела ни малейшего представления о современных технологиях поражения незащищенной живой силы при помощи зажигательных смесей.
А вот Дима Киприанов наверняка читал книжку. Ранняя пташка, поутру он всегда читал – его не уставали вышучивать. Но что он читал – теперь не узнаешь. Книга сгорела. Вместе с палаткой.
Когда Таня и Никита добрались до Деревни, Киприанов был еще жив. Таня попробовала пульс – да-да, жив. Но не успела она прокричать Никите нечто маловразумительное со словом «аптечка», как пульс угас под ее рукой.
«Прощай, Дима», – сказала Таня одними губами.
А вот от Горяинова и Шульги почти ничего не осталось – прямое попадание.
Рука Горяинова – Таня узнала ее по именным золотым часам – лежала возле оплывшего пластикового контейнера непонятного назначения. А от Шульги осталась одна голова. И то не вся, а только половина, та, где смолисто-черные кудри.
Тодо Аои погиб прямо на рабочем месте. У плиты. Видимо, очень старался успеть к девятичасовому завтраку. Желтый, обтянутый спекшимся черным мясом труп Тодо они нашли среди останков кухни. В руках Тодо держал миксер. Пахло жженым мясом и концентратом мангового сока.
Странное дело, но Таня даже не заплакала.
А вот Никита – тот впал в настоящую истерику. Стоя на коленях перед лежащим на боку телом Арины Анатольевны (ног у тела не было, их отрезало осколками, судя по всему, она тоже умерла быстро), он прижимал к лицу ее острую черную руку и приговаривал: «Она была мне как мама! Танька! Ты понимаешь? Как мама! Если бы не она, я никогда бы не защитился! Да меня и в аспирантуру не взяли бы!»
Но Таню не пробирало. Вначале ее удерживали на границе между безумием горя и трезвостью яви надежды на то, что, возможно, кому-то еще удастся помочь.
Когда стало окончательно ясно, что помогать некому, Таня озаботилась судьбою тех, чьих останков они в Деревне не увидели. Что с Башкирцевым? Где Катенин и Нарзоев? И куда понесла нелегкая непоседу Штейнгольца?
А потом Таня долго смотрела на базу Альта-Кемадо, где вяло суетились уцелевшие люди.
Она знала: нужно туда пойти. Сейчас же пойти. Поработать если не медсестрой, то хотя бы… могилоустроительницей.
Но в то же время Таня твердо отдавала себе отчет в том, что силы ее духа недостаточно. При одной мысли о том, что там ее ожидает второй круг Ада, который, как и первый, Деревня, заполнен трупами знакомых людей – милого лейтенанта Лаурентиса, хохотуньи капитана Соледад, полковника Эксламы, с которыми еще вчера Жанна танцевала самбу, – ее начинала бить нервная дрожь.
Таня закурила.
После третьей затяжки на душе у нее стало легче. Она обернулась в сторону моря и… ахнула. Центральный Дырчатый Цирк не только устоял, он остался невредимым! Подумать только, археологический объект, о состоянии которого вторую сотню лет проливает слезы Общество Охраны Памятников, пережил бомбардировку! Впрочем, и в этом Таня тоже отдавала себе отчет, если бы нападавшие захотели, от города Сеф-Се не осталось бы и горки битого щебня.
Но больше, куда больше, чем целостности Цирка, Таня обрадовалась двум мужским фигурам в черно-синих блестящих водолазных костюмах. Волоча за собой сумки с аппаратурой, они спешили к Деревне со стороны моря. Это были Штейнгольц и Башкирцев.
