– Видишь ли, Танек… Насчет чаю, наверное, не получится… Я тут немного занят с одним товарищем… – замялся Воздвиженский. – Обсуждаем новый альманах, «Рифмованное иномирье». По-моему, ничего название…
– Да я вам не помешаю! Я просто посижу немножечко – и домой, – жалобно пролепетала Таня.
– Помешать-то ты, может, и не помешаешь. Но этот товарищ… он…
Один бог знает, до чего доврался бы в тот день Мирослав, если бы в глубине студии не зашумел портативной ниагарой старенький унитаз и минуту спустя у Воздвиженского за спиной не показалось существо в черных кружевных чулках и белом бюстгальтере. Губы существа были накрашены малиновой помадой, тон в тон к накладным ногтям полуметровой длины. «Как у мумии царицы Шед», – пронеслось в голове у Тани.
– Славу-у-уня! – жеманно позвало существо, близоруко щурясь в сторону двери. – Сколько можно ждать? Что там у тебя такое?
В общем, Тане ничего не оставалось, как, влепив Воздвиженскому звонкую пощечину, удалиться.
Таня сидела на крыше общежития на пожарном ящике с песком. Курила.
Собственно, сигарета, которую она держала в руках, была третьей сигаретой в ее жизни.
Окурки двух предыдущих мокли в лужице возле каблука ее фасонистой замшевой туфельки.
Да-да, она решила закурить волевым усилием – как иные бросают. Она купила пачку «Явы-200» и теперь тренировалась.
А в перерывах между тренировками Таня размышляла над своей нелегкой судьбой.
И разговаривала. Сама с собой.
– Ага, размечталась, идиотина! Мирослав тебя пожить к себе в студию пригласит! Навечно! И предложение сделает! Два предложения! Будешь ему кофе по утрам варить и рубашки гладить! Ага-ага! – Таня закашлялась, но сигарету не выбросила. – Да нужна ты ему, провинциальная дурочка с Екатерины! У него вон товарищ есть! Из альманаха «Иномирье». Поэтический такой товарищ, образованный… В белом бюстгальтере…
На этой крыше Таня провела немало летних вечеров.
С нее открывался прекрасный вид на набережную реки Преголя, исторический остров Кнайпхоф, небоскребы Куршской косы.
Именно там, на крыше, Таня годами постигала бархатный шарм летних ночей и чистую прелесть одиночества.
Существенным преимуществом крыши было то, что на ней никогда никто не появлялся. Даже Карлсон.
Собственно, находиться там без особого разрешения комендантши было категорически запре-щено.
Тане помогла счастливая случайность. Однажды один из рабочих бригады, производившей на крыше ремонт антенн, оставил Тане, которая жила в самой ближней к выходу на крышу комнате восемнадцатого этажа, ключ для своего товарища, отлучившегося за пивом. Товарищ ходил за пивом трое суток. Таня не удержалась и сняла с ключа дубль.
Благодаря заветному и абсолютно противозаконному ключу Таня стала единоличной владелицей этого ничейного, продуваемого всеми балтийскими ветрами пространства.
Именно там, на крыше, она познакомилась с мокрым зверем Кенигсбергом по-настоящему близко. Он раскрывал ей свои тайны, рассказывал свои истории. А она, как сейчас, доверяла ему свои.
– Ну что же это такое, а? Что за ерунда с этим Мирославом? Права, наверное, Тамила. Бросить его к чертовой матери – и дело с концом! А что же с ним еще можно делать? Что? У него же свобода! У него творчество, блин… Ну почему так получается – у Тамилки все в порядке, у Любы – тоже… А у меня… Может быть, я вообще какой-то урод?
Таня в сердцах сплюнула, щелкнула зажигалкой и прикурила четвертую сигарету. От сигарет немного кружилась голова, но ей это даже нравилось.
– Или вот, допустим, судьба… Может быть, лучше вообще домой уехать? На Екатерину. Может, мне здесь просто не место? – спрашивала Таня, обращая свои вопросы ни много ни мало к мокрому зверю, чье незримое присутствие она ощущала всей поверхностью своей кожи. – Нет, правда, должен же быть какой-то ответ? Какое-то решение? Что мне делать теперь, а?
Колючий ночной ветер играл платиновыми прядями ее волос и лениво посвистывал в вентиляционных решетках. И Тане вдруг совершенно явственно показалось, что, если она сейчас подойдет ближе к краю, к границе плотной, живой тишины сумерек, которые простирались от носков ее туфель и до самого Куршского залива, она сможет услышать ответ мокрого зверя. Негромкий, понятный ответ.
Она подойдет, она не боится…
Таня забралась на полуметровой ширины бетонный бортик, который ограничивал крышу. И сделала по нему несколько неуверенных шагов.
Дальше она пошла смелее, мерно цокая каблучками и по-прежнему совершенно не чувствуя страха.
Таня почти не смотрела под ноги, ведь бортик был удобным, ровным. Оступиться и упасть вниз? Нет, с ней такого не произойдет никогда. Мокрый зверь Кенигсберг проследит за тем, чтобы такого не случилось.
В правой руке дымилась сигарета. Время от времени Таня подносила ее к губам и делала неглубокую затяжку – чтобы огонек не погас.
Дойдя до западного края крыши, она остановилась, пораженная великолепным зрелищем: густой туман, наползавший со стороны моря, пожирал город. Одна за другой исчезали крыши, опоры линий электропередач, мосты. И Тане явственно представилось, что стоит она вовсе не на крыше, но на капитанском мостике древней каравеллы, которая, рассекая невесомые белесые волны, мчится из ничто в никуда. А мокрый зверь Кенигсберг улыбается ей из глубин этого дикого моря своей неласковой, но мудрой улыбкой.
Сколько она простояла вот так, на краю бортика, с затуманенным видением взором, с погасшей сигаретой в руке – пять минут, пятнадцать или пятьдесят, – Таня точно не помнила.
Но наверняка простояла бы еще долго, если бы за спиной у нее не раздался хорошо поставленный мужской баритон.
– Вы совершите огромную ошибку, если сделаете это.
Таня медленно обернулась.
В двух метрах от нее, возле антенной опоры, стоял лысоватый человек в белом халате. В руке он сжимал ручку белого саквояжа с красным крестом на боку. Он дружелюбно улыбался Тане, но глаза его казались озабоченными и усталыми.
– А что я вообще должна сделать? – спросила Таня рассеянно.
– Насколько я понимаю, вы собираетесь сделать последний шаг…
– Какой еще последний шаг?
– В вашем возрасте такое случается… Каждая ошибка кажется непоправимой. Каждая неудача – трагедией. Каждая любовь – роковой… Когда вы повзрослеете, вы поймете…
– Да что я должна понять? – Таня все еще недоумевала.
Что делает усталый доктор на крыше? Где он взял ключ? Что за лица мелькают там, возле выхода на лестницу?
– Вы поймете, что этот шаг, который вы решили сделать, – он… он… – Доктор щелкнул пальцами, подыскивая звучное словцо. – В общем, вы когда-нибудь сами посмеетесь над этим!
– Да над чем, по-вашему, я должна посмеяться? – Таня достала из пачки сигарету и старательно ее раскурила. – Над тем, что меня не берут в аспирантуру? Над тем, что мне негде жить? Или, может, над тем, что мой, с позволения сказать, любимый изменяет мне с каждой юбкой? Это мелочи, по-вашему? Анекдот?
