– Подожди, а почему ты своих искать не пошел? – не понял старшина.
– А куда? Я пока планировал, километров на двадцать от них улетел, к тому же они у передовой самолет покинули, а там немецких войск, как вшей, загоняют.
– Ну ладно своих искать не стал, а зачем тогда в тыл к немцам уходишь?
– Старшина, не знаю, как у вас, а у нас, если жив хотя бы один боец группы, задание должно быть продолжено. Нас в глубине тыла противника должны были выбросить, а сбили-то на передовой. Так что один я остался, а задание нужно выполнить.
– Что за задание и куда летишь, спрашивать не буду, вижу, что не скажешь. Что дальше-то было? Очень уж интересно узнать.
– Ну, дальше просто было. Идти пешком мне быстро надоело, а топать несколько сотен километров желания не было никакого, поэтому я решил узнать у жандармов, где тут ближайший аэродром, немецкий я немного знаю…
Дальше я стал рассказывать, что узнал у жандармов, как затрофеил оружие и мотоцикл, катался к истребителям. Осматривал подходы, потом метнулся к штурмовикам, и как ночью в дождь, используя немцев-бурлаков, угонял самолет. Партизаны катались со смеху, мой погодок Антон даже подавился, из-за чего несколько раз от души получил по спине от соседа.
– …ну, а когда заметил полянку, сразу совершил посадку. Повозился с самолетом, только позавтракать решил, а тут вы, – закончил я рассказ.
– Да уж, я такого за всю войну не слышал, – вытерев слезы, сказал старшина. – Кстати, какой у тебя позывной?
– Это у меня не первая выброска, третья, если точно. «Леший» я.
В осназе появилась традиция, пока первый боевой выход не совершишь, позывной не заработаешь, так что вопрос старшины был с вывертом. Знал он про эту традицию.
– Я так и понял, что ты из осназа, – удовлетворенно кивнул старшина. – То-то так к нам ловко подкрался, как леший прям. Сам-то кто по специальности?
– Снайпер, смежные профессии – подрывник и пилот.
– Я у тебя вот что спросить хотел. Зачем ты тех немцев живыми оставил?
– Я слово дал, а я его держу. Они помогли мне выкрасть самолет, я оставил их в живых. Война войной, а слово держать надо. Потеряешь его – потеряешь себя. Мне это командир нашей базы сказал, я запомнил, хорошо сказано.
– Когда дальше летишь?
– До обеда прикорну, сутки на ногах, и взлечу. Вот только…
– Что? – посмотрел на меня старшина. – Говори, мы своим всегда поможем.
– Задание у меня, а я все потерял. Оружие имеется, частично одежда тоже есть, но нужен еще один комплект. Я бы махнулся на форму, она мне как раз и не нужна.
– Антон? – посмотрел на своего подчиненного старшина.
– Снимать, или в землянку сбегать? У меня там есть запасы, – сразу предложил тот.
– Я в обед полечу, успеешь сбегать, – кивнул я и глянул время. Покосившись на старшину, я снял часы и протянул ему. – Подарок.
– За что? – поинтересовался тот, беря их в руки.
– Новые они, выдать меня могут, у меня запасные есть, с жандармов снял. Кстати, их оружие мне тоже особо не нужно, хватит пулемета в самолете. Так что, считай, те четыре автомата и два «МГ» с боезапасом отдам. Пистолеты, извини, самому нужны.
Антон уже давно убежал, так что остались мы вчетвером. Закончив с завтраком, двое бойцов стали собирать все, что осталось, в трофейный ранец, а мы со старшиной и еще одним бойцом подошли к самолету, и я открыл боковую дверцу со стороны пилота. Протиснувшись в салон, я стал подавать старшине тяжелые стволы пулеметов, банки с боезапасом, автоматы, чехлы с магазинами, гранаты, ранцы и даже три прорезиненных плаща выдал, один оставил себе.
– Картами поделишься? – спросил танкист, наблюдая, как я достаю из сидора трофейные часы, надеваю их на руку и подвожу, определяя время по солнцу. – О, радиостанция, она нам тоже пригодится.
– Местными поделюсь. Не жалко, мне Киевской области нужны, их оставлю.
– То дело, – с удовлетворением кивнул старшина. Он подумал, что я случайно выдал, куда направляюсь.
Бойцы сложили вооружение общей кучей, двое уже примеривали на себя, вешая чехлы с автоматными магазинами и перезаряжая «МП». Не сами, а с разрешения командира.
Потрогав сушившуюся на солнце одежду – поднявшееся солнце уже доставало до нее, я пробормотал:
– Подсохло.
Скинув форму и аккуратно сложив ее кучкой и положив сверху фуражку, я переоделся, взял в руки немного влажные внутри сапоги и, ступая босыми ногами по траве, убрал обувь в салон самолета, заодно повесил портянки сушиться на стойке шасси.
– Леший, – подошел ко мне старшина, – мы уходим, сам понимаешь, служба, но я решил оставить одного бойца, он и сон твой постережет, и поможет с отлетом. Хорошо? Заодно потом доложится, что ты нормально улетел.
– Да я не против, так даже спокойнее будет, – кивнул я.
– И это, я фуражку заберу, хорошо? У нас фуражки командирские только командиры и носят, не Антону же ее отдавать, да и форму – не дорос еще.
– Это ваше дело, мне гражданская одежда нужна, остальное фиолетово.
– Как-как? – заинтересовался тот.
– Это линии жизни, чтобы понятно было. Есть две полосы. Белая – когда в жизни все хорошо, и черная – когда идут одни неудачи. Я иду по своей полосе – по фиолетовой.
– Не уловил, – тряхнул тот головой.
– Мне безразлично, какая у меня полоса, поэтому фиолетово, это синоним понятия «без разницы», «безразлично», «по барабану» и других подобных эпитетов.
– Теперь уловил, – хмыкнул старшина. – Вы, московские ребята, понапридумывали разных словечек, как только сами не запутаетесь в них!
– Да, мы такие… Ладно, время уже седьмой час, прикорну пока.
Со мной остался один боец. Остальные партизаны нагрузились оружием и имуществом, не забыв прихватить мою форму, и ушли, а я, улегшись под крылом самолета, довольно быстро уснул.
– Товарищ сержант, – меня потрясли за плечо, – час дня, вы просили разбудить вас.
Рядом на коленях стоял партизан, что оставался охранять меня. Это был мужчина лет тридцати пяти, в обычной городской одежде и с трофейным карабином за плечом. Он протягивал мне часы, которые я ему дал, чтобы следил за временем.
Взяв их и машинально застегнув на руке – тяжеловаты были по сравнению с подаренными старшине, зато ударостойкие, – принял сидячее положение, облокотившись о стойку, и спросил:
– Одежду принесли?
– Да, товарищ сержант, вот там сложили.
– Хорошо, сейчас приведу себя в порядок и посмотрю, – зевая, я встал на ноги и огляделся. На поляне так ничего и не изменилось.
– Вон в той стороне, метрах в трехстах, ручей есть. Только он в глубоком овраге.
