По-пластунски добравшись до крайних деревьев опушки, я стал разглядывать, что видно впереди. Я был в некоторой низине, так что особо не насмотришься, озеро слева блестело сероватой гладью, окруженное камышами, колыхающееся травой поле впереди, и вдали среди фруктовых деревьев виднелись строения хутора. У двух не было крыш, да и стены были закопченными. Предполагаю, что тут осенью сорок первого шли бои.
Как определил? Да просто. Левее меня у озера стояло шесть остовов наших грузовиков, один был наполовину в воде. Видать, столкнули. Там было пять «ЗИСов» и одна «полуторка». Все машины сгорели. В траве не видать, наверняка там еще и мусору военного набросано, из брошенного имущества. Это еще не все, на поле темными массами застыли танки. Наши, немецких я не видел. Два «БТ», одна «тридцатьчетверка» с развернутой в бок башней и какой-то четвертый танк – я понять не мог, далековато он был.
Вид для меня был привычный, я не раз видел подбитую на полях технику, которую трофейные команды немцев еще не убрали. А работали, надо сказать, просто как хомяки, собирая все и отправляя ржавый горелый металл в Германию на переработку. Из наших танков немцы делали свои. Мы как-то взяли одну такую команду. Оснащены они были просто великолепно: мощные тягачи, даже пара наших, и остальное оборудование. Даже уничтожать жаль было, я бы себе один такой тягач прибрал, пригодился бы шабашить. Однако почему-то в народном государстве, где все принадлежит народу, ничего этого нет. Хочу я себе машину купить или легально мотоцикл, – кроме кукиша, ничего не смогу пробрести, еще и смотрят, как на идиота, и буржуем называют. Иждивенец-государство. Я еще до Нового года стал так Союз называть, ничуть не погрешив против истины. Именно из-за этого и трофеев мои группы стали приносить мало, только то, что не сдают интендантам. Мои парни были такими же хомяками, как и я, сказывалось тлетворное влияние. В общем, перестали мы носить трофеи, только подарки для командиров. Пусть государство само себя снабжает, а не через нас. Горб у меня слабый, все государство просто не вытяну. Тащили мы только то, что нам самим пригодится или другим группам, тут уж с мешками возвращались. Да и смысл тащить, если все равно отбирают? Да еще мародерами обзывают, но хапают принесенное только так. Я вот этого не понимал, мы, значит, мародеры, а они белые и пушистые? Тогда почему у интендантов и оружие теперь немецкое, и часы из наших трофеев? И не брезгуют носить! Извините, это я так на нервах, заколебали грабежи и оскорбления. Хорошо, что эта страница жизни перевернута, и я начал другую.
Что-то я опять ушел в сторону в размышлениях. Да и пора выбираться из леса. Вставать на ноги я не стал, наверняка на высотках расположились наблюдатели, поэтому следующие пять километров продвигался только на пузе. Так подволакивая за собой сидор, лямки я зацепил изгибом локтя, и полз.
Добравшись до первого танка – это был «БТ-7», он стоял с проржавевшей броней в густой траве, – я лег рядом и, подтянув к себе сидор, развязал горловину. Сейчас поужинаю, и можно прикорнуть часов на пять-шесть. Как раз стемнеет, наблюдатели утратят бдительность, и можно будет где-то в полночь двигаться дальше. По полю стремно, мало ли где мины стоят, по дороге пойду. Ужинать мне не помешал никто, ни немцы, ни скелет в обрывках комбинезона со скалящимся черепом, что лежал рядом. Судя по шлемофону, это был наш танкист.
Вечером, перед темнотой меня разбудил рев моторов, от хутора отделилась колонна машин и ушла в тыл в сопровождении бронетранспортера, от которого и было больше всего шума. Так что, вскочив, я разобрался в обстановке и снова прилег, положив голову на сидор.
Снова провалившись в сон, я проснулся, уже когда высоко на небосклоне была луна. Доев вчерашний ужин, то есть позавтракав, я собрался и прямо по полю направился к дороге, оставляя хутор левее. Стрелки наручных часов показывали полночь. Кстати, надо от них избавляться, новенькие, нашего часового завода. Наблюдательный глаз засечет это в момент. Будут трофеи, перейдем на них, жаль, у тех кашеваров не было часов, а у повара артиллеристов я не догадался посмотреть, торопился.
Если и были наблюдатели, то они меня пропустили, так что пока я шагал по пустой дороге, только один раз попалась встречная тяжелогруженая колонна, да и то не та, что покинула хутор, машин больше было. Я все углублялся и углублялся во вражеский тыл.
Спрятавшись от этой колонны на обочине, я продолжил движение, уходя от передовой. Судя по карте, я удалился от нее километров на двадцать. Где-то под утро я засек на дороге пост фельджандармерии. Я их искал, именно они мне были нужны, так как жандармы были просто неисчерпаемым источником информации.
Скажу честно, заметил бы я их не сразу. У них был хорошо замаскированный пост, но повезло, они остановили три машины и, подсвечивая фонариками, осматривали их. Это позволило мне подобраться ближе и занять позицию метрах в шести от их техники – двух мотоциклов с люлькой. Залег я, по привычке, с подветренной стороны.
Когда три грузовика, досмотренные жандармами, отправились дальше в тыл, то я засек у ног одного из немцев овчарку с характерно торчащими ушами. Этот пес, сидевший у ног хозяина, болью отозвался в сердце. Я вспомнил своего Шмеля.
Тогда, десять дней назад, когда меня пришли брать, он прыгнул на одного из бойцов комендантского взвода, почувствовав, что мне хотят сделать больно, или уловив мои эмоции. Раздалась короткая очередь, и Шмель, скуля, упал на землю. Этим был шокирован не только я, но и бойцы моей группы. Я-то быстро отреагировал, как-то на автомате отметив, что стрелок моментально отлетел с неестественно вывернутой головой, да и другие начали разлетаться в стороны от моих ударов. Скажу честно, если бы Диего тогда не сделал подсечку и, свалив меня с ног, не навалился сверху, меня бы тогда убили, точно говорю. Так что спасибо Димке, спас. Но то, что это была провокация, я уверен на сто процентов, было время подумать и проанализировать. Я влез в этот гадючник, а пострадал мой подросший щенок.
Это сейчас я думаю, что в собаку стреляли специально, пытаясь меня спровоцировать. Что ж, им это удалось, а тогда ни о чем не думал, Шмель мне как родной был, близкий друг, переживал очень. Я сам даже не понимаю, как я тогда в драку полез, на инстинктах все. Убили друга – убей убийцу. Потом Диего подобрался к землянке, где меня держали, – договорился с часовым – и через слуховое окно рассказал, что Шмеля они доставили в госпиталь, но было поздно, похоронили его рядом с Викторией. Моего щенка, который вырос до взрослого пса, любили все за веселый и неунывающий характер, а тут такое напоминание находилось впереди. Я даже не знаю, поднимется ли у меня рука убить пса или нет.
Как только грузовики скрылись, я еще раз пересчитал жандармов, их было пятеро. С учетом собаки и посадочных мест – нормально, столько и должно быть. Встав на колени, я поднял ствол пистолета, увенчанный глушителем, и сделал серию выстрелов. Сперва тихие и непонятные хлопки не насторожили жандармов, хотя двое удивленно закрутили головами, а потом было поздно.
Первым получил пулю высокий немец с автоматом, стоявший на часах, та вошла ему в висок. Дернув головой, он начал заваливаться набок, а я уже перенес огонь на группу из четырех человек, что до этого досматривали машины. Следующим схватил пулю хозяин собаки, стрелял я в корпус: это часовый был достаточно близко, а вот остальные жандармы – метрах в двадцати.
