Хорошей жизни Ваня не знал. Он даже предполагать не мог, что такое эта хорошая жизнь. Для него счастливыми считались дни, когда к маме в их хибару приезжали дядьки с «Большой дороги». Так они называли трассу, проходившую через их посёлок. В это время сестра брала его за руку и уводила в сарай, который стоял на отшибе двора. Она запирала двери изнутри и укладывала Ванечку на топчан, укрыв его разным тряпьём, кормила припрятанными хлебными сухариками. А когда их мать, выпроводив очередного гостя, убегала в магазин за выпивкой и нехитрым съестным, сестра караулила её, чтобы забрать хотя бы часть купленной еды, пока не сбежались, учуяв выпивку материны собутыльники.
Сестра Люба, всего на несколько лет старше Вани. Это была его подруга, с которой можно было играть в разные нехитрые игры, пока не было матери дома. Защитница от материных тумаков. Кормилица, которая последний кусок хлеба делила с Ванечкой. Её маленькое доброе сердце, требующее теплоту и ласку, само согревало сердце маленького Вани. Сестра была его жизнью. Без неё он не знал, как жить дальше, что делать и куда идти.
В последнее время к матери реже стали заезжать мужчины с Большой дороги. И сама она очень изменилась. Раньше, после выпитого, она долго спала. Но встав, выполняла хоть какую-то работу по дому. И их убогое жилище приобретало сносный вид. Но теперь, она с утра куда-то уходила, возвращалась без единого кусочка хлеба, но какая-то пьяная на вид с отстранёнными, невидящими глазами, хотя пустых бутылок из-под выпивки дети не замечали. Зато дома появились грязные шприцы. К ней стали приходить странные люди. Оставались надолго. В такие дни сестра закрывалась с братом в небольшом сарайчике. Они не выходили из него, пока не заканчивались сухари, которые девочка постоянно сушила, когда ей выдавалась возможность раздобыть лишний кусок хлеба. Когда заканчивались сухари, они с Ваней ходили по полупустому посёлку, выпрашивая у редких жителей или прохожих еду.
Как-то Люба увидела, как из дому вышел мужчина, пришедший с матерью. Он подошёл к большой машине с прицепом, запрыгнул в кабину. Громко зафыркав, громадина двинулась с места. Из подъезда вышла мать.
– Ваня, ты никуда выходи. Жди меня здесь. Я пойду с мамкой в магазин, а то опять всё на водку потратит.
Люба выбежала из сарайчика и пошла следом, за матерью. Мать подошла к мужчине, похожему на цыгана, который стоял около легкового автомобиля на площади у магазина.
– Барон, ну Барончик, дай на один раз. На, возьми, сколько есть, я потом отработаю, – униженно просила она его о чём-то.
– Отвяжись, чего ты мне эту мелочь суёшь. Ты сколько уже мне должна? Увидев, как мать сунула Барону несколько купюр, Люба бросилась к ним и повисла на её руке.
– Мама, мамочка, не надо! Ваня кушать хочет!
Мать, отвесила ей хлёсткую затрещину и оттолкнула дочь в сторону. Люба горько заплакала. Барон с улыбкой наблюдал за происходящим.
– Слышь? Чего ребёнка обижаешь? Дочка, какая у тебя уже взрослая. И что, ещё не работает?
– Барон, побойся Бога! Куда ей работать, она ещё дитё. Ну, дай одну дозу, пожалуйста.
– А чего не дать, дам. Тебя как зовут, красавица? – обратился он к Любе.
– Любкой её звать. Мала она ещё, говорю тебе, – мать Любы била мелкая дрожь.
– Ну, мала, значит мала. Иди отсюда, – Барон сел в машину, собираясь уехать.
– Барон, миленький, сдохну, помоги, – женщина схватилась за дверцу автомобиля.
– Не велика потеря. Чего стоишь? Иди отсюда, кому сказал.
– Ладно, ладно. Чего ты хочешь?
– Я хочу? Ты что, женщина? Это ты хочешь. Тебе доза нужна.
– Дай, я всё сделаю…
– Отдай ей деньги, – Барон кивнул головой на Любу, – иди девочка, купи себе, что хочешь.
Не понимая, о чём говорят взрослые, Люба выхватила деньги у матери и побежала в рядом стоящий магазин.
Барон вытащил из бардачка автомобиля маленький пакет с белым порошком. Покрутив им у лица женщины, он отдал его ей.
– Так сколько теперь ты мне должна?
– Отдам, всё отработаю, Барончик.
– Отработает она! Ты себя видела? Кому ты нужна? В общем, слушай меня! Завтра я приеду к тебе, чтобы дочь твоя была дома. Получишь ещё порцию. А там, посмотрим.
– Барон, как же это? Она же…
– Смотри, тогда верни долг и о дозе забудь.
– Хорошо, хорошо, всё сделаю.
– Иди, иди уже.
На следующий день, мать прибежала неизвестно откуда, растерянная, встревоженная. Накричав по обыкновению на детей, она приказала сестре остаться дома.
– Хоть бы полы вымыла, или подмела что ли, кобыла выросла, толку никакого! Я сейчас с Ванькой уйду, а ты прибери квартиру. Поняла? Чтобы из дома не выходила!
Одарив Любашу напоследок затрещиной, она схватила Ваню за руку и поволокла его в сарай. Ваня, как всегда расположился на топчане, а мать, ломая и теребя свои руки, с нетерпением выглядывала в окно.
– Мама, возьми сухарик, – тихо сказал Ванечка, протягивая высушенный кусок чёрного хлеба.
– На кой он мне! Сам ешь! – резко отдёрнув его руку, раздражённо ответила мать.
– Ну, где же они?! – постоянно повторяла она, вышагивая вдоль стены сарая и косясь на маленькое грязное оконце. Её бил озноб. Губы превратились в две тёмные полоски. Она куталась в старую, тонкую кофту, но озноб её не отпускал.
– Слава Богу, явились! – прилипла она к окну. Ваня тоже глянул в окошко. Он успел увидеть – к их дому подъехала грязная легковушка. Из неё вышли двое мужчин, которые оглянувшись по сторонам, вошли в дом. Мать резким движением руки оттолкнула сына от окна. Ванечка больно ударился о стену, не понимая, почему мама его постоянно толкает и бьёт.
– Чего тебе тут смотреть, грызи свои сухари и радуйся, сегодня пельмени у вас будут! – прохрипела она.
– Ну, вот сегодня будут пельмени, – подумал Ваня, забившись в уголок сарая и боясь опять попасть под горячую руку матери. Он отошёл от матери сел, подобрав ноги под себя, и закрыл глаза. Так мечтать интересней. Ему представлялось, как с Любашей они заходят в магазин и тётка продавец, уже не спрашивая, что они будут покупать, даёт им две буханки чёрного хлеба, которого можно будет наесться досыта и две пачки пельменей. У малыша забулькало в пустом желудке. Испугавшись, что этот звук услышит мать, он открыл глаза.
Посидев немного и набравшись храбрости, он спросил мать:
– А чего ты не идёшь домой? А где Любаша? – умозаключая, что если мужчины в доме, то там должна быть мама, он с сестрой Любой в сарайчике, а на ужин пельмени.
– Заткнись! Сиди уже, молчи! – растирая руки, и то, садясь на топчан, то вскакивая с него, нервно выкрикнула мать.
– Господи, что они так долго?! Хотя бы один вышел! Халявщики, – причитала она синими губами. Ваня никак не мог понять, почему всё изменилось, что тут делает мама и почему она всё причитает, то и дело, рыкая на него.
