— Ты тоже заметил? — спросил я с некоторым облегчением на душе.
— И Анка тоже, — кивнул Гордей. — А ты небось боялся нам признаться, что иногда карта оживает? Думал, решим, что ты спятил?
— Было такое, — признался я. — Только я до сих пор в толк не возьму, как это она проделывала.
— Механизм подобной мутации нужно изучать долго и упорно, — ответил Гордей. — Если уж на то пошло, всю эту Зону нужно изучать. А мы превращаем ее в какой-то пошлый аттракцион. Все равно что найти молочную реку и первым делом — открыть на ее берегу лавчонку по перепродаже киселя.
Ну, Богу — богово, а очкарикам — очкариково. Мне трудно взять в толк вообще, что же такое мутация на самом деле. И почему под одинаковым воздействием один превращается в сверхчеловека- контролера, ненавидящего своих бывших соплеменников-гуманоидов. Другой же начинает служить верой и правдой дельцам от хабара и торговцам оружием.
— Арвид ведь и сам не знает, что в точности случилось на «звероферме», отчего погиб Агропром-2 и правда ли виноват в этом Выброс небывалой мощи, — сказал Гордей. — А подлинный химический состав припять-бумаги я смогу установить, лишь когда вернусь на «Янтарь».
— Не забудь, что ты обещал прежде, — ревниво напомнил я напарнику.
Потому что, даже видя очевидные плюсы нашей находки, этого удивительного клада Стервятника, я не мог найти ему иное применение, кроме как в качестве Универсального Защитника. Что, согласитесь, тоже неплохо. Комбез из тканевых материалов на основе такой бумаги, пожалуй, заткнул бы за пояс всю имевшуюся на сегодня амуницию. Может быть, еще и с экзоскелетом поспорит.
— Не боись, — покровительственным тоном ответил Гордей. — Предоставь вести переговоры мне и увидишь сам: все будет тип-топ.
— У тебя есть план?
— Ха! Есть ли у меня план, мистер Фикс? — подмигнул очкарик. — Да эта бумага — сама по себе «план». Такой, что вставляет покруче любого другого. И вот увидишь, Хуарес оценит ее по достоинству.
Проблемы у нас возникли лишь на Свалке, когда Анка предложила взять на себя часть моей ноши.
Пришлось опять врать, всячески изворачиваться, потому что мы не представляли себе ее реакции, если бы однажды она обнаружила, что тащит на своем горбу через Долину Забвения и песчаные поля обыкновенную бумагу. Потому что, как на грех, в Библиотеке Стервятника, как мы, не сговариваясь, стали с Гордеем именовать хранилище нашей тайны, не было в наличии вообще ни одной книги из разряда научной фантастики.
Не могли же мы выдать за таковую пару увесистых фолиантов «Научного коммунизма», у которых оказался идеально подходящий формат.
— Ты, верно, и впрямь оч-чень любишь фантастик-ку, — заметила Анка, глядя, как я обливаюсь холодным потом. Правда, не столько от тяжести ноши, сколько под ее чересчур пристальным взглядом.
— Не то слово, — как всегда выручил меня Гордей. — Гоша мечтает и сам написать что-нибудь этакое. Про космос, бластеры всякие…
— А про драк-конов? — с надеждой спросила Анка. — Про драк-конов там будет?
— Обязательно, — авторитетно заявил Гордей. — Драконы там будут летать в межпланетном пространстве и рычать на проплывающие мимо ракеты, кометы и искусственные спутники Земли. На этом Гоша заработает много денег, будь уверена.
— Я бы тож-же хотела написать какую-нибудь книжку. Или даж-же три, — мечтательно вздохнула Анка. — Лучше, конечно, про любовь.
— А я бы придумал какую-нибудь компьютерную игру, — авторитетно заверил Гордей. — За них платят больше.
Мы с Анкой посмотрели на него с большим уважением.
Нужно было, наверное, и мне что-нибудь сказать, коль скоро Арвид предпочитал большую часть нашего пути нордически помалкивать да все крепче прижимать к своей отцовской груди закутанный в тройной брезент «синтезатор».
— А ты, Анка, любишь фантастику? Что предпочитаешь читать?
— Я раб лампы, — пожала симпатичными покатыми плечиками Анка. — Мой удел — специальная литература и лингвистик-ка. А из всех подписных изданний я признаю только Поли Собр Сбер.
— Это еще кто? — поморщился Гордей.
— Полное собрание сберкниж-жек, ол-лухи, — ответила Анка. И продемонстрировала нам маленький, острый розовый язычок. Как всегда эффективно.
— А я уж было подумал, что ты прежде служила в СОБРе, — уныло протянул Гордей.
— А я думал — в сберкассе, — выдвинул я собственную версию.
— Вы оба — Полн Дурн. И идиот-ты!
В минуты душевного раздрая в ней всегда просыпались прибалтийские корни и пробивались наружу жестким и особенно раскатистым акцентом. А потом отправлялись обратно спать.
— Слыхал? — кивнул я Гордею. — Идиот — ты!
Тут же весело и приглашающе мигнул ПДА. Я активировал экран, прочел очередную мессагу и вздрогнул.
Это было потрясающее ощущение дежа-вю. Но на этот раз я отчетливо помнил и час, и минуту, когда со мной такое уже было!
На проводе объявился Комбат, и содержание его послания буквально развалило мой мозг на два полушария — мозжечок не в счет.
«ЕСЛИ ТЫ ЕЩЕ НЕ ДОСТАЛ САМ ЗНАЕШЬ ЧТО, МОЖЕШЬ И НЕ ИСКАТЬ.
ТОПАЙ СКОРЕЕ ДОМОЙ.
ПОДРОБНОСТИ ПРИ ВСТРЕЧЕ».
Я лихорадочно перелистнул назад страничку «Входящих сообщений» и тут же обнаружил последнюю мессагу. Она была тоже от Комбата.
Я быстро пробежал ее глазами. Потом еще раз, но уже гораздо медленней.
Он что там, пьяный?
«ЕСЛИ ТЫ ЕЩЕ НЕ ДОСТАЛ САМ ЗНАЕШЬ ЧТО, МОЖЕШЬ И НЕ ИСКАТЬ.
ТОПАЙ СКОРЕЕ ДОМОЙ.
ПОДРОБНОСТИ ПРИ ВСТРЕЧЕ».
Ну и ну…
Как говорится, найдите десять отличий!
Одно-то отличие, положим, было. У одинаковых сообщений разные даты отправки. Значит, есть два варианта развития событий.
Либо Комбат и вправду нагрузился «Казаками» под завязку и теперь сдуру рассылает всем старые письма — вроде Кисы Воробьянинова, который здорово набрался, хотя и не «Казаков», и жестами сеятеля рассыпал по ночному рынку баранки.
Либо Комбат трезв как стеклышко, но что-то вокруг нас опять кардинально изменилось. Как в тот раз, когда он поверил всяким уродам, что карта Стервятника — действительно подделка.
И теперь Комбат решил известить меня об этом. Но ему просто в лом было писать новую мессагу, и он тупо отправил старую. Маладэц, пилят!
А чито теперь, по-вашему, должын думат я, уважаемый Володья?
Я резко привинтил краник, из которого только что тугою струей хлестнул поток моего сознания, и яростно принялся чесать в затылке.
Гм… Вот, к примеру, у Анки в минуты душевного раздрая проявляются ее прибалтийские корни в виде акцента. А какие же тогда корни скрываются во мне, интересно, когда я начинаю размышлять вслух на каком-то кючук-кайнарджийском диалекте? Или это такой новый змеино-поволжский диалект, татарский парсултанг?
