Я поначалу даже растерялся. Насчет предмета. В принципе, наверное, есть. Вполне себе узкий. Насчет длины не скажу. Не мне об этом судить, хотя пока вроде никто особо не жаловался. Но только зачем, спрашивается, излому это нужно?
— Есть отверстие, — дал подсказку мутант.
Я испытал сильнейшее желание как следует почесать в затылке.
Отверстие? Ну, в принципе… Да, конечно, да. Ставлю на предмет! Десять на красное!
Стоп! А почему не спросить открыто, в лоб?
— А как он называется, этот предмет?
Тут излом впервые задумался. Похоже, он вспоминал. После чего удовлетворенно кивнул уродливой башкой:
— Да. Название быть. Называется — Вещь!
— Вещь?
— Да. Вещь. Я вспомнить.
Он подался ко мне, выдыхая прямо в лицо отвратительную, слоновью вонь!
— Ты найти Вещь? Он у тебя?
И тут я неожиданно вспомнил о другом мутанте, который тоже шибко интересовался длинной и узкой «вещью». Даже предлагал мне отыскать ее для него, обешая все сокровища мира. Так вот оно что!
Излому и впрямь нужен какой-то прибор. Который и узкий, и длинный, и с отверстием, и, видимо, немерено крут в применении. Не зря же они называют его с таким восторгом — Вещь!
— Ты должен отдать Вещь другому?
Излом молчал.
— Тебя послал за Вещью твои хозяин, верно? — Я уже смелее принялся домысливать ситуацию. Значит, один мутант у другого на посылках.
— У тебя Вещь? — уже с нетерпением повторил излом.
Был немалый соблазн блефануть. Но обман вскрылся бы тут же, вместе с моей черепной коробкой. И я виновато развел руками.
— Пока нет, извини. Но я как раз иду туда, и как только ее отыщу…
— Я сам пойти, — перебил меня излом. — Я найти Вещь. Отдать Хозяину.
Ага! Все-таки проболтался!
— Боюсь, без меня тебе будет трудно найти ее.
Только сейчас я вдруг понял, что перестал называть мутанта этим дурацким «вы». Хорошая примета, однако.
Излом некоторое время думал. Потом хитро глянул на меня.
— Я найти. Ты иметь путь. Я взять его. Пойду сам, все найду.
И указал когтистым пальцем точнехонько мне на грудь. Вот зараза… Он что, учуял карту через комбез? Но как, спрашивается? И откуда он о ней знает?
— Осторожней, мутант. У меня есть могучий Защитник. Разве Хозяин тебе не Говорил о нем?
В этом стратегическом ходе было целых два вектора.
Первый — припугнуть излома, а второй — попытаться выведать, о каком таком Защитнике поведал мне контролер. А в том, что именно он — пресловутый Хозяин излома, я уже ни капли не сомневался. Излом явно находился под воздействием пси-поля, хотя и оставлявшего ему достаточно широкую свободу воли. Ну или по крайней мере свободу суждений.
Увы, мой пробный шар угодил в борт за километр от лузы. Излом злобно зарычал.
— Никакой Защитник не знать! Хозяин не говорить! Значит, и Защитник нет.
После чего он внимательно посмотрел на меня.
— У тебя быть желаний? Совсем последний? Потом ты умирать.
Я вздохнул. Что говорить, когда нечего говорить?
— Единственное мое желание — чтобы ты не бросал меня в терновник.
— Не понимать, — отрезал излом.
Ну, еще бы! Я сам этого Братца Кролика не понимал целых десять лет, покуда не увильнул аналогичным образом от компании гопников из соседней «коробки».
— Тогда я отдам тебе карту, а ты отпустишь меня. Согласен?
— Живым — нет, — медленно покачал высокой и продолговатой, как дыня, башкой излом. — Ты видеть путь. Ты знать. Вещь только одному. А ты умирать.
Мне на миг показалось, что сейчас он пожмет плечами, сочувственно вздохнет и похлопает меня по плечу своим длиннющим когтем:
— Извини, старик Трубач. Ничего личного.
Но он и вправду затеял меня кончить.
Ладно. Правду — так правду.
— Хорошо, — вздохнул я. — Больше всего на свете, мутант, мне сейчас хочется хорошенечко щелкнуть тебя по носу. Извини, старик, но очень хочется, аж рука зудит.
А что мне еще оставалось делать? Что я еще должен был сказать этой ходячей смерти с клешней марсианского богомола?
Пару мгновений я думал, что излом тоже хочет мне сказать что-то.
Потом он издал тихое шипение, и это было сродни вздоху очень тяжело, просто смертельно уставшего человека.
Мне даже показалось, что сейчас он повернется и уйдет. Растворится в каменных галереях, быстро, плавно и неслышно, как это умеет делать только он.
И когда я уже окончательно уверился в этой отчаянной надежде, безнадежной как слишком тонкая соломинка для слишком толстого утопающего, он снова посмотрел на меня в упор.
Два давно потухших уголька, в которых лишь на самом дне, в абсолютно нечеловеческой глубине, еще тлели крохотные искорки. Но это были искорки моей надежды, просто отраженные в нем, как два кусочка солнца в холодной жиже сливной бочки золотаря.
Когда он выпростал свою боевую конечность из складок плаща — я просто не успел уловить. Хотя, наверное, внутренне был готов уже ко всему.
Больше всего это похоже на то, что тебя протыкает насквозь ледяной кол. Протыкает за долю секунды, быстрее, чем мысль, и тут же начинает разрастаться в тебе горячими лепестками скрюченных пальцев излома.
Потом в твоей голове выключают свет, и все погружается в покой и тишину могильного мрака. Да канца…
Очнулся я от того, от чего не хотел бы очнуться, окажись я на небесах, ни за какие коврижки. При одной мысли, что и на том свете будут продолжаться эти темные коридоры из сырого кирпича, где бьются о каменный пол крупные капли радиоактивной жижи, мне стало дурно. Я жалобно застонал, перевернулся на бок, и меня вырвало.
По идее, вырвать-то должны были у меня — человеческое сердце, как утверждают бывалые бродяги Зоны, излюбленное лакомство излома. Поэтому они и бьют своей клешней прямо в грудь. Чтобы сподручней было вытаскивать наш романтический мускул.
Что-то из меня и впрямь торчало. Я слепо пошарил задеревеневшей рукой по груди и нащупал какие- то жесткие, царапающие пластины. И еще, кажется, лохмотья. Но больше всего меня озадачило, что все органы чувств, похоже, продолжали функционировать. Хотя и здорово сбросили обороты.
— По-моему, он только что сказал «обормоты», — раздался надо мной голос. Он звучал как из глубокого пустого бака для подогрева летом дождевой воды, куда я лазил в глубоком детстве.
— У нас что? Кажется… проблемы? — с трудом выдавил я. Слова вылезали из меня как ошметки зубной пасты из засохшего тюбика.
