Накануне сражения принято было брить голову наголо, чтобы медикам легче было обрабатывать раны в голову, однако некоторые солдаты решили оставить волосы посередине, на манер могикан. Это – под влиянием голливудских гангстерских фильмов – породило у немцев представление, впоследствии охотно подхваченное пропагандистскими подразделениями вермахта, будто десантники набирались из американских тюрем строгого режима, а родились и выросли «на самом дне городских трущоб США» – u#belste[s] Untermenschentum amerikanischer Slums. К тому же многие солдаты зачернили себе лица сажей из очагов; некоторые пользовались для этого ваксой, а иные наносили еще и полосы белой краской – шло своеобразное соревнование: кто сделает себя страшнее.
На левом рукаве комбинезона у каждого была нашивка с эмблемой дивизии, на правом – американский флаг. Один солдат, которому добрая душа из Красного Креста дала два лишних блока сигарет «Пэлл-Мэлл», привязал по блоку к каждой ноге. Впрочем, такой способ очень скоро разочаровал тех, кого сбросили над озерами и болотами. Сапоги, пояса и ремни старались затянуть потуже – это были своего рода доспехи для защиты в предстоящем бою. Кроме того, парашютисты перегружали себя дополнительным боезапасом – страшнее всего было оказаться лицом к лицу с противником, когда закончатся патроны. Патронташи перекрещивались на груди, «как у Панчо Вильи»
[34]
, подсумки набивались под завязку, обоймы с патронами укладывали и в ранцы вместе с чистым бельем. К покрытым маскировочной сеткой каскам крепились (и дополнительно были привязаны на спине) походные аптечки, в которых имелось по 8 таблеток сульфаниламидных препаратов и по два шприц-тюбика морфия: «один – от боли, два – для перехода в вечность».
Разбухли ранцы, оттопыривались карманы: там было не только по 150 патронов калибра 0,30 дюйма (7,62 мм), но и плитки витаминизированного шоколада из сухого пайка (по консистенции они напоминали не до конца затвердевший цемент), английские гранаты «гэммон» – в каждой почти полкилограмма пластиковой взрывчатки в оболочке, похожей на хлопчатобумажный носок. Такие бомбочки с успехом поражали даже бронетехнику (солдаты прозвали их «ручной артиллерией»), но их популярность объяснялась и другими причинами: малого количества быстро сгорающей взрывчатки хватало, чтобы вскипятить кофе или разогреть банку тушенки из НЗ. При этом со дна окопа не поднималось ни струйки дыма.
Опознавательные жетоны с личными номерами связывали вместе, чтобы не звенели, а сигареты и зажигалки, как и прочие нужные вещи: бритвенные принадлежности, мыло, таблетки для обеззараживания воды, двадцать четыре листа туалетной бумаги и англо-французский разговорник, – складывали в вещмешок, который вешали на шею. Рядом вешали комплект для отхода, куда входили напечатанная на шелке карта местности, пила-ножовка, компас и деньги. Изобилие всего этого снаряжения поражало сельских мальчишек-бедняков, которые привыкли и изготавливать, и ремонтировать все, что можно, прямо у себя дома.
Помимо всей перечисленной выше мелочи, каждый брал с собой саперную лопатку и личное оружие – обычно карабин без обоймы. Его вкладывали в мешок, называемый «футляром для скрипки», и привязывали ремнями к груди. У иных были автоматы Томпсона. Ручные противотанковые гранатометы упаковывали разобранными на две составные части. Вместе с запасом противотанковых гранат их клали в ножные мешки, которые будут болтаться во время десантирования. Один такой мешок нередко весил 35–36 килограммов.
У парашютистов были свои приметы и предрассудки. Немало солдат предвидели свою гибель. Один солдат вспоминал позднее «лохматого парня», которого звали Джонни: «Он стоял среди нас и смотрел в пространство. Я подошел к нему и спросил: “В чем дело, Джонни?” – Мне этого не пережить”, – ответил он. Я попытался его успокоить: “Да ладно, ничего с тобой не случится”. И встряхнул его, потому что он был вроде как во сне. А вышло так, что в Нормандии он погиб одним из первых».
Когда Эйзенхауэр в сопровождении небольшой группы репортеров и фотокорреспондентов прибыл в Гринем-Коммон на своем штабном «кадиллаке», он сразу заговорил с солдатами 101-й дивизии генерала Максуэлла Тейлора, которые вот-вот должны были загружаться в самолеты. Должно быть, ему трудно было отделаться от мыслей о мрачном предупреждении Ли-Мэллори, который считал, что почти всех этих парней ждет верная смерть. И все же «домашняя манера и дружеский тон» Эйзенхауэра удивили даже его адъютанта. Один техасец предложил верховному командующему пойти после войны на работу ковбоем. Потом Эйзенхауэр спросил офицеров дивизии, есть ли у них кто-нибудь из Канзаса – он надеялся встретить кого-то из земляков, из своего родного города Абилина. К нему подтолкнули солдата по фамилии Ойлер.
– Как тебя зовут, солдат? – спросил верховный командующий.
Ойлер так растерялся, стоя навытяжку перед генералом, что однополчанам пришлось хором назвать его фамилию, чтобы освежить память товарища.
Эйзенхауэр спросил, откуда он родом.
– Из Веллингтона, штат Канзас, – отвечал Ойлер.
– А, это к югу от Уичиты. – Верховный командующий продолжил свои расспросы: где солдат учился, как ему служится, завел ли он в Англии девушку? Ойлер оттаял и ответил на все вопросы о боевой подготовке, о том, готовы ли к боям его товарищи по взводу. – Понимаешь, Ойлер, пять лет немцы лупили нас в хвост и в гриву, теперь пришла пора сквитаться. – Потом генерал спросил, страшно ли солдату, и Ойлер честно признался, что страшновато. – Ну, только дураку не страшно. Главное в том, чтобы все равно идти вперед. Стоит остановиться, задуматься, и ты потерял цель. Потерял сосредоточенность. Тебя убьют или ранят. А смысл, главный смысл – в том, чтобы идти вперед и вперед.
Как раз идти было в тот момент для парашютистов самым трудным делом. Они были нагружены сверх меры и могли только добрести, пошатываясь, до трапов, где выстроились в очередь. Подразделения наземного обслуживания самолетов С-47 «Скайтрейн» (англичане называли их «Дакотами») трудились в поте лица. Все участвующие во вторжении самолеты в последнюю минуту выкрасили в черно-белую полоску по фюзеляжу и плоскостям, чтобы было ясно видно с союзных кораблей далеко внизу. Некоторые парашютисты при виде такой раскраски рты раскрыли. «Мы чертовски удивились, когда увидели широкие полосы и на крыльях, и на фюзеляже. Нам подумалось, что для немецких зенитчиков будем все равно что утки на озере».
Но главной заботой, особенно в отношении воздушного десанта, была опасность, что их обстреляют свои. В июле 1943 г., во время вторжения на Сицилию, американские корабельные зенитчики открыли огонь и по американским же транспортным самолетам, и по тем, что вели за собой планеры с десантом. Пилоты ведущих самолетов, отчаянно пытаясь выйти из-под огня, спешно отцепили планеры, предоставив им падать прямо в море. В этой катастрофе было потеряно около полутора десятков планеров. На этот раз, чтобы избежать пролета над флотом вторжения, было решено, что обе воздушно-десантные дивизии будут доставлены к точке десантирования – полуострову Котантен – по широкой дуге к западу от кораблей и зайдут со стороны островов Джерси и Гернси.
