Глава 16. Братец и сестрица
I'll take you to a place
Where we shallfind our…
Roots bloody roots.
Roots Bloody Roots, Sepultura
Мы сидели за длинным столом, накрытым клеенкой, усыпанной фотографическими изображениями фруктов — волосатых киви, витальных апельсинов, фаллосоподобных бананов, наливных яблочек и аппетитных вишенок — и пили какао.
Над нашими головами горела лампочка Ильича, в народе также известная как лампа накаливания. Лампа была забрана в непритязательный жестяной абажур, сделанный из пивных банок.
Поначалу мне показалось, что это современное искусство такое. Ну, концептуализм или что-то вроде.
Когда абажур — он как бы имитирует тот факт, что сделан из жести, которая получена после того, как пивные банки развернуты в прямоугольники и склепаны друг с дружкой. Но потом я присмотрелся и понял: ни фига он не имитирует. Это и есть пивные банки, склепанные сначала друг с другом, а потом в такой себе конус с усеченным чьими-то блудными ручонками верхом… В местах лишения свободы такой артбля, в смысле — такой концептуализм, очень в чести…
Прочие предметы интерьера в берлоге нашей вороватой красотки Гаечки тоже, что называется, «не внушали».
Брезгливым взглядом я скользнул по старому продавленному дивану модели «советский двугорбый», на таких еще нас с Тополем зачинали. На диване, судя по смятым простыням с детскими медведиками и валяющемуся на полу у изголовья тюбиком крема для рук, спала обычно сама хозяйка. Я мазнул взглядом по старинной кровати с шишечками, стоящей в соседней комнатке, на которой было постелено Тополю (уж я его манеру громоздить подушку на подушку ни с чьей не спутаю!), затем понимающе глянул в сторону импровизированного гардероба у стены (плечики с вещами висели на гвоздях, вколоченных прямо в обитую старой фанерой стену)… Да, комфортной жизнь Гаечки я никак не назвал бы. Кошмар и тихий ужас. Или, как выражается современная молодежь, «гребаный стыд».
Хоть бы кто ее замуж, что ли, взял?
— Чего вылупился на меня? — в свойственной себе куртуазной манере поинтересовалась Гайка, когда мой взгляд на несколько секунд дольше, чем обычно, задержался на ее припухлом со сна лице.
— Ну вы же говорите, что вы брат и сестра? Вот я и ищу сходства. Фамильного, — буркнул я. — Между тобой и Костей.
Когда они сказали, что являются братом и сестрой, я подумал, что меня дурачат.
Единственное, что удерживало вашего Комбата от того, чтобы потребовать у Тополя и Гайки паспорта и свидетельства о рождении, — так это то, что Тополя я знал как свои пять пальцев. И приколист из него был никудышный. Да и вообще, если он сожитель этой Гайки, почему бы мне, лучшему другу, правду не сказать?
Однако чем дольше я смотрел на моего Костю и негодяйскую Гайку, тем больше черт сходства я различал.
Взять хотя бы высокий аристократический лоб. Или плавную, уютно-округлую линию подбородка. Пожалуй, если бы не Гайкины смоляные кудри (у Тополя кудрей не было и в помине), они и впрямь сошли бы за брата и сестру. А впрочем, что, если кудри у Гайки крашеные? Ведь известно, что бабы все время что-то себе на голове красят. Многим и голова-то нужна исключительно для этого…
— Мы сводные брат и сестра, — как видно, телепатически уловив мое недоверие, сказал Тополь.
— По отцу?
— Да где же по отцу, Комбат, если у меня фамилия Уткин, а у нее — Кравцова? Если у меня отчество Алексеевич — а у нее Ивановна? Что-то ты тупишь сегодня, мне кажется, — с доброжелательной улыбкой подковырнул меня Костя.
— Значит, вы сводные по матери?
— Ну да! Наша общая мама Любовь Георгиевна Мещерякова ушла от моего отца к ее отцу, — Костя ткнул сестрицу пальцем в мускулистое плечо, — когда мне было десять лет. Через девять месяцев после этого знаменательного события родилась Иришка.
— Через семь… Я родилась недоношенной, — сердито вставила Гайка.
— Пусть будет через семь! Но сути дела это не меняет! — невозмутимо продолжал Костя. — Главное, что, когда Иришке было три годика, я был уже половозрелым пацаном…
— Ага, половозрелым пацаном тринадцати лет! — не удержался я.
— Вот именно! — Моей иронии Костя как будто не заметил. — В общем, я стал для Ириши идеалом мужчины. И все такое. В общем, наложил отпечаток на ее развитие как женщины. Я для нее по-прежнему авторитет. Правильно я рассказываю, сестренка?
— Ну типа того, — недобро ухмыльнулась та.
Мне все хотелось спросить: «А мама ваша знает, чем ее дочурка тут занимается?», но я сдерживался. Потому что если мама знает и ничего не предприняла, значит, мама у Кости и Ириши дура набирая. А если не знает — так пусть не знает и дальше. Лучше спать будет.
Тополь тем временем проявлял чудеса обычно не свойственной себе словоохотливости.
— Ты думаешь, я в восторге от того, что Иришка в сталкеры подалась?
— Ну… Мнэ… — замялся я.
— Вот именно что «мнэ»! Я вообще, когда узнал, что она тут, в Дитятках, ошивается, был вне себя от бешенства!
— Забрал у меня мой ПДА, контейнер и костюм! Думал, меня это остановит, — самодовольно вставила Гайка. — Как же! Держи карман шире!
— В общем, ты сам все видишь. — Костя сделал обобщающе-заклеймляющий педагогический жест.
Я кивнул. Мол, вижу. Еще и как! Оторва. Заноза.
Одинокая волчица. Именно о таких мечтает половина известных мне мужчин. Как не посочувствовать братцу!
— Но знаешь, она у меня всегда пацанкой была… После того, как сдала на кандидата в мастера спорта по скалолазанию, поступила в институт физкультуры… На тренера учиться… Так там в группе у нее одни мужики были! А хобби у нее знаешь какое?
— Ну уж не вышивание гладью, это точно! — сказал я и сразу вспомнил некстати рехнувшегося Синоптика с его «лёвиком под веткой сирени».
— Верно мыслишь, Вован. В свободное от работы время Иришенька моя стреляет из пистолета и занимается спортивной рыбной ловлей!
— Рыбной? Ловлей?
— Ну да. Спортивной.
— Впечатлён, — честно признался я. Если сообщение по поводу стрельбы откровением для меня не стало (по совести, если не умеешь стрелять, делать в Зоне нечего!), то рыбная ловля меня совершенно добила.
Я не знал ни одной женщины, способной правильно подцепить червяка на крючок, ни одной женщины, отличающей карася от окуня, а карпа от зеркального карпа…
— Ну а что тебя, родная, заставило в Зону-то пойти? В Институте физкультуры мало приключений было? — сказал я с глумливой ласковостью.
И посмотрел на Гайку самым проникновенным своим, «мужским» взглядом. Этот взгляд я тренировал и даже, можно сказать, оттачивал годами. От него млели все подряд — от школьниц до дам бальзаковского возраста. Но вместо того чтобы ответить на мой мужской взгляд таким же тягучим и доверительным взглядом женским, каким она, налакавшись шампанского, смотрела на меня в баре у «каперов», Гайка лишь истерично дернула плечом и отвернулась.
