В полдень 3 ноября двинулись в наступление свежие полки 168-й дивизии генерал-майора А.Л. Бондарева совместно с частями $6-й и 177-й дивизий. Огневые точки противника артиллерии подавить не удалось: как только советская пехота поднялась в атаку, немцы встретили ее плотным пулеметным и минометным огнем с фронта и с флангов. Полки таяли на глазах, атака захлебнулась.
«…на душе было очень тяжело, — вспоминает генерал С.Н. Борщев, бывший тогда начальником оперативного отделения. — Ведь мы потеряли лучших людей, закаленных в боях, а задачу не выполнили.
Когда один из штабных работников стал сетовать на трудности наступления с открытого «пятачка», где ни маневра, ни флангового удара нельзя применить, комдив, пристально взглянув на него, ровным, спокойным голосом проговорил:
— Невский «пятачок» отмечен у товарища Сталина на карте. Думаешь, в Ставке люди понимают меньше твоего?
Беседуя между собой, мы пытались отыскать ошибки и упущения командиров полков, критиковали самих себя за плохую требовательность, но в глубине души понимали, что никто из нас ни в чем не виновен, как не виновны и те командиры частей и соединений, которые пытались прорвать здесь оборону противника до нас».
Виноваты, надо думать, проклятые фашисты.
Бондаренко, грамотный генерал, прекрасно понимал, что при сложившейся в Красной Армии системе руководства не следует быть умнее начальства и никому не нужно его умение маневрировать и охватывать фланги, а лишь беспрекословно повиноваться и проявлять «хорошую требовательность». Быстро сориентировался и командующий армией: утром 4 ноября он позвонил комдиву и приказал ему лично вести полки в атаку. Бондаренко, «усиленный» переброшенными через реку ночью четырьмя танками, повел, весь день пытался пробиться к роще «Фигурная» и даже ворвался в противотанковый ров. Боем дивизии управлял начопер Борщев:
«Минут через десять позвонил командующий армией. Докладывая ему обстановку, я сказал, что атака захлебнулась. Генерал-лейтенант перебил меня:
— Приказываю вам лично наказать командира четыреста второго полка, командира батальона, наступавшего в первом эшелоне, и танкистов, не выполнивших боевой задачи!
— Товарищ генерал-лейтенант, — ответил я, — наказывать некого. Командир третьего батальона старший лейтенант Воробьев пал смертью храбрых, увлекая бойцов в атаку, танки подбиты и горят, танкисты, видимо, погибли. А командир полка Ермаков — герой…
На все мои настойчивые требования подавить огневые точки в роще «Фигурная» и повторить артналет по 8-й ГЭС начальник артиллерии армии полковник С.А. Краснопевцев отвечал, что весь запас снарядов, отпущенных нам на обеспечение сегодняшнего наступления, израсходован и он ничем не в силах нам помочь. Убедившись, что больше артиллерийского прикрытия ждать нечего, Бондарев, опасаясь потерять всех людей, приказал прекратить атаки, оставить противотанковый ров и отойти на прежние позиции».
Через день командир 168-й дивизии снова лично повел бойцов в атаку.
И командир 86-й дивизии полковник А.М. Андреев, тоже лично…
Рядом билась 177-я стрелковая дивизия полковника Г.И. Вехина (уже один раз погибшая в Лужском «котле» и заново сформированная по указанию Москвы из остатков 10-й стрелковой бригады и личного состава полков ПВО). Она точно так же в течение нескольких дней безуспешно атаковала в лоб немецкие укрепления и понесла большие потери.
На 5 ноября в соединениях-ветеранах «пятачка» насчитывалось: в 115-й стрелковой дивизии — 82, в 86-й — 61, в 265-й — 60 активных штыков. 177-я стрелковая провела на плацдарме двадцать дней. За это время успели оборудовать одну землянку и потерять весь личный состав.
На тихвинском направлении 4-я армия, получив подкрепления, 1 ноября нанесла контрудар силами трех пехотных и одной танковой дивизий в общем направлении на Будогощь, Грузино с задачей восстановить оборону на рубеже реки Волхов. Выполнить эту задачу она не смогла. Прилетевшие из Ленинграда дивизии не имели ни артиллерии, ни транспорта и вступили в бой только со стрелковым оружием. Соединения действовали разновременно и несогласованно. Противник, отразив все атаки, после которых в 44-й стрелковой дивизии осталось 700, а в 191-й — около тысячи бойцов, 5 ноября возобновил наступление. Вечером 8 ноября 12-я танковая дивизия генерала Харпе и 18-я моторизованная генерал-майора Геррляйна, сметая советские части на своем пути, вошли в Тихвин, который никем не оборонялся. Немцам удалось перерезать коммуникации армии Федюнинского и единственную железнодорожную магистраль, по которой шли грузы к Ладожскому озеру для снабжения Ленинграда. Советские потери оценивались в 20 тысяч красноармейцев, взятых в плен, 179 захваченных орудий, почти 100 уничтоженных танков.
Пять дней спустя в Орше состоялось совещание начальников штабов германских групп армий. В принятом на нем решении говорилось: «Вопрос об обеспечении питанием больших городов неразрешим. Не подлежит сомнению, что особенно Ленинград должен быть уничтожен голодом, ибо невозможно этот город прокормить». Фельдмаршал фон Браухич, озаботившись моральным состоянием немецких солдат, которые должны были пулеметами пресекать попытки гражданского населения покинуть обреченный «центр большевизма», предложил вообще отвести войска, а все выходы из города перекрыть обширными минными полями: «Если красные войска в районе Ленинграда и Кронштадта сложат оружие и будут взяты в плен, то главнокомандующий не видит причин продолжать блокаду города. Войска должны быть передислоцированы в места их постоянного размещения. И в этом случае большая часть населения погибнет, но по крайней мере не на наших глазах».
Легкость, с какой удалось добиться цели, породила у германского командования настолько необыкновенную приятность в мыслях, что оно вполне серьезно стало интересоваться у штаба 39-го мотокорпуса возможностью совершить 400-километровый марш на Вологду, не размениваясь на всякие мелочи. Генерал Гальдер в дневнике записал: «…противник исключительно слабо реагирует на наше наступление на Тихвин. Возможно, у него нет больше резервов».
Первым забеспокоился и «отреагировал» командующий 7-й отдельной армией генерал Мерецков, получивший сведения, что немцы выходят ему в тыл. Связи с Яковлевым не было, Ставка конкретными сведениями не располагала. Поэтому Мерецков еще 5 ноября послал своего начальника штаба в район боевых действий 4-й армии и быстро выяснил, что обстановка под Тихвином сложилась довольно мрачная.
Разгромленный штаб генерала Яковлева, ничем не управляя, отходил на восток отдельными, не имевшими между собой связи группами. Правофланговые соединения 4-й армии (285, 310, 311, 292-я стрелковые дивизии, два батальона 281-й дивизии, 6-я морская, 16-я танковая бригады, 883-й корпусной артполк), обнажив 60 километров фронта, отступали в район Волхова и Кобоны под руководством начальника штаба армии генерал-майора П.И. Ляпина. И оный Ляпин не ломал себе голову над тем, как закрыть образовавшуюся во фронте 60-километровую брешь или зацепиться за выгодный рубеж, а был увлечен организацией отхода и эвакуацией тылов. Он так далеко загнал эшелоны с материальными запасами, что впоследствии их пришлось разыскивать с помощью фронтовой авиации, а солдаты на передовой оказались без боеприпасов и продовольствия. Остатки 44-й и 191-й стрелковых дивизий отступали на север вдоль дороги на Лодейное Поле. Остальные соединения армии были разбросаны восточнее и южнее Тихвина.
