17 августа 1940 года группа бойцов и командиров направила анонимное письмо первому секретарю Ленинградского обкома партии.
«Тов. Жданов!
Положение в Красной Армии стало совершенно невыносимым.
1) Срок службы стал самым длинным, по 3–4 года держат в целях муштровки…
2) Питание стало самое отвратительное ― равноценное на броненосце «Потемкин» в старое время.
3) Одевание у нас, как у партизан, ходим кто в чем по пало.
4) Семьи наши тоже голодают.
5) Порядок и дисциплина как в старой армии, только лишь одного нет, не бьют по морде.
6) Работаем по 13―15 часов, только нас еще не лишили сна 6–ти часов.
Благодаря этому у красноармейцев и мл. командиров моральное состояние самое отвратительное, это показала война в Финляндии, где наша армия показала свою беспомощность, многие наши товарищи сдались врагу. Такое же настроение и в данное время. Бойцы в открытую протестуют и выливают свое возмущение перед средними командирами, они молчат и никому не доносят, т.к. они сами это осознают и сочувствуют…
Бойца, как личность, унизили до невозможности; за малейшее ― дают гаупвахту и наряды, политруков и не слушают, т.к. их считают пустышками, трепачами, в их агитацию никто не верит.
Мы сознаем, что в стране у нас экономическое положение тяжелое, поэтому просим:
1) отпустить нас домой;
2) сократить срок службы, т.к. длинный срок хуже отражается на моральном состоянии;
3) приравнять бойца к человеку;
4) в корне изменить питание;
5) дать хорошее обмундирование;
6) выпускать из расположения части хоть часа на три, Вы видите, какие результаты, когда не выпускают;
7) уменьшить рабочий день;
8) предоставить свидание с родными.
Поверьте, т. Жданов, если это будет выполнено, то все недостатки в армии ликвидируются и моральный дух будет высокий, и бойцы будут сражаться. Убедительно просим, проделайте эти мероприятия. Вы сами хорошо знаете из опыта царской армии ― репрессии, наказания порядка не восстановят».
Прошедший путь рядового, ныне профессор искусствоведения Н.Н. Никулин утверждал:
«Если бы немцы заполнили наши штабы шпионами, а войска диверсантами, если бы было массовое вредительство и враги разработали бы детальный план развала нашей армии, они бы не достигли того эффекта, который был результатом идиотизма, тупости, безответственности начальства и беспомощной покорности солдат».
Может быть, презрев мелочи быта и скудость пайка, красноармейцы и командиры все свое время отдавали подготовке к войне с «озверевшим фашизмом»? Отнюдь. Боевой подготовкой Красная Армия практически вовсе не занималась, а лишь изредка имитировала ее.
Расходы на боевую подготовку в смете Наркомата обороны были крайне низкими ― 0,34―0,41 процента. На проведение политической и культурно–просветительной работы средств тратили вдвое больше, ведь
«моральные силы Красной Армии являются решающим средством в деле организации современного боя».
Поэтому время политических занятий всегда было святое время.
Кадровый политработник, генерал армии Е.Е. Мальцев (1910―1981) вспоминал, как тяжко приходилось ему трудиться на должности комиссара 72–й стрелковой дивизии:
«Каждый командир и начальник, какой бы пост он ни занимал, в обязательном порядке должен был посещать занятия по марксистско–ленинской подготовке и по определенной программе сдавать зачеты и экзамены, которые проводились очень строго. Результаты их заносились в личные дела военнослужащих, и это придавало идейно–политической закалке командных кадров строгую плановость и целеустремленность…
Мне, как комиссару дивизии, приходилось, честно говоря, нелегко. Надо было осуществлять квалифицированный контроль за всеми формами политической учебы, самому готовиться к лекциям для командного состава и бойцов. Буквально целыми ночами приходилось просиживать над изучением произведений классиков марксизма–ленинизма, книгами, журналами, газетами».
И все же основным занятием советского бойца всегда были, в первую, вторую и третью очередь, хозяйственные работы. Плюс несение дежурной службы. Даже в открытой советской печати систематически обращалось внимание на потери учебного времени из–за отвлечения красноармейцев на строительные, хозяйственные, погрузочно–разгрузочные работы. Армия сама заготавливала лес и сено, делала кирпичи, строила себе казармы, склады, полигоны.
Поэтому закономерным итогом выглядят результаты состязаний артиллерийских батарей Приморской группы войск ОКДВА в марте 1937 года:
«В дивизионной артиллерии ни одна из состязавшихся батарей 76–мм пушек не смогла выполнить ни одной из стрельб! В полковой артиллерии из 30 батарей таких оказалось 27! Все батареи медленно развертывались и изготавливались к стрельбе, слабо маскировались, плохо разведывали цели».
Тем не менее и год спустя, в марте 1938 года, в батарее 60–го артиллерийского полка «из 134 учебных часов, отведенных на боевую подготовку, было использовано только 42 часа», во взводах 49–го полка 17–й стрелковой дивизии МВО «из 150 часов, отведенных для учебы в июне, использовано по назначению» менее 50 часов. В итоге «программа занятий по тактике, штыковому бою, огневой подготовке усвоена слабо».
В декабре Мехлис на Военном совете докладывал о состоянии дел в дальневосточных армиях:
«Боевая подготовка частей 1–й и 2–й армий и войск ЗАБВО еще находится на низком уровне… До сих пор еще много людей в частях отвлекается на всякие подсобные работы, не связанные с боевой подготовкой. Некоторые округа медленно ликвидируют подсобные хозяйства, особенно ЗАБВО. Одна из дивизий ЗАБВО имеет до 670 га посева, стадо коров и тысячу овец».
Как вынуждена была констатировать «Красная звезда», результат такой боевой подготовки был
«везде один и тот же ― невыполнение учебной программы».
В одной из частей Белорусского округа на вопрос красноармейцев: «Почему у нас до сих пор нет занятий по боевой подготовке?» проводивший политинформацию политрук ответил: «Сперва нужно поработать, а после будем учиться».
По неопубликованным письмам военных корреспондентов, боевая учеба во многих частях происходила неорганизованно и неэффективно: то стрельбы начинались с опозданием на 3–4 часа из–за отсутствия дежурных и сигнальщиков, то в течение 3―4 часов отстреливались всего лишь 2―3 человека, то вместо трех положенных патронов каждому бойцу выдавали по одному. Бывало и так, что стрельбы вовсе не удавалось начать ввиду того, что на огневом рубеже вдруг выяснялось, что забыли (?!) взять патроны или неисправно оружие.
Из Харьковского округа сообщали, что за время пребывания в лагере состоялось лишь одно занятие по стрельбе, да и то из малокалиберной винтовки. Как следствие, красноармейцы «не умеют стрелять, не знают винтовки и противогаза». Были части, где после года службы бойцы не знали, как правильно оседлать коня, не могли стрелять. Из 1–й ОКА с возмущением писали, что жена комиссара пошла на стрельбище, а красноармейца заставила мыть полы в их квартире, хотя в части некоторые бойцы «за полтора года ни разу не стреляли».
