Общая численность немецкой группировки оценивалась разведкой в 200–240 тысяч человек. На аэродромы Земландкого полуострова базировалось 155 самолетов, в том числе 60 истребителей. Немецкий флот, господствовавший на Балтике, обеспечивал огнем приморское направление, осуществлял снабжение сухопутных войск, эвакуацию раненых и беженцев.
Генерал Мюллер горел желанием беззаветно исполнять заветы фюрера и излучал уверенность в грядущем победоносном наступлении Вермахта, в результате которого русские будут изгнаны из Восточной Пруссии; надо только день простоять да ночь продержаться. К чему он и призвал командиров воинских частей и партийных руководителей на общем собрании, состоявшемся в подвале городского университета 4 апреля.
Костяком системы обороны Кёнигсберга, состоявшей из трех позиций, промежуточных и отсечных рубежей, и укреплений города, являлись железобетонные долговременные сооружения, внешние и внутренние форты и многочисленные убежища, дополненные развитыми полевыми укреплениями.
Внешний обвод и первая позиция общей протяженностью 53 километра имели по две-три траншеи с ходами сообщения и укрытиями для личного состава. В 6–8 километрах к востоку от крепости они сливались в один оборонительный рубеж — шесть-семь траншей с многочисленными ходами сообщения на всем 15-километровом участке.
На этой позиции насчитывалось 15 фортов, построенных в 1874–1882 годах. Каждый форт был окружен рвом, подготовлен для круговой обороны и являлся небольшой крепостью с гарнизоном 250–300 человек. Кирпичная кладка трех-четырехметровой толщины и земляная подушка защищали форт от прямых попаданий даже двенадцатидюймовых снарядов. «В то же время, — отмечает бывший командующий артиллерией генерал Н. М. Хлебников, — анализ разведывательных данных показал, что форты крепости Кёнигсберг имели целый ряд недостатков, которые мы и должны были использовать при штурме. Главные из этих недостатков: 1. Низкое расположение амбразур позволяло гарнизону вести огонь лишь по ближним целям. Для стрельбы по дальним целям огневые средства надо было выносить на поверхность форта, где они попадали под огонь нашей артиллерии. 2. Форты имели один тыльный вход. Поэтому заваливание его огнем тяжелой артиллерии или подрыв саперами приводили к полной изоляции гарнизона форта».
Гарнизоны фортов комплектовались из лиц, по состоянию здоровья непригодных к строевой службе и потому именовавшихся «батальонами желудочников», что, однако, не мешало им драться, и весьма упорно. В промежутках между фортами размещалось до 60 дотов и дзотов. Первую позицию прикрывали противотанковый ров шириной 6–8 метров и глубиной 3 метра, эскарпы и противотанковые надолбы, проволочные заграждения и минные поля.
По окраинам города проходила вторая позиция, включавшая каменные здания, опоясанные траншеями, баррикады, железобетонные огневые точки. Третья позиция охватывала центральную часть города, имея крепостные сооружения старой постройки. Подвалы больших кирпичных строений были связаны подземными ходами, а их вентиляционные окна приспособлены под амбразуры. Многие дома были заминированы, а на перекрестках размещены фугасы. Противовоздушная оборона крепости была возложена на 18-ю зенитную дивизию, имевшую на вооружении свыше 300 зенитных орудий.
Мартовская передышка была использована командованием гарнизона для проведения ряда организационных мероприятий, улучшения позиций, пополнения частей личным составом, накопления запасов. По возможности старались эвакуировать гражданское население, хотя судов для этого не хватало. Кроме того, после слухов о потоплении «Густлова» и «Штойбена» люди опасались садиться на крупные транспортные суда. Многие беженцы превратностям морского путешествия предпочли возврат из «бараков ожидания» в Пилдау и Пейзе обратно в свои жилища, где имелись еда, электричество и водоснабжение. В городе оставалось еще около 130 тысяч жителей, которые привлекались к оборонительным и ремонтным работам, производству военного снаряжения: «Все жили и трудились с одной мыслью — удержать Кёнигсберг до тех пор, пока крепость не выручат из блокады, как это нам все время обещали, или пока не придет освобождение в случае, если война окончится путем переговоров».
Командующий 3-м Белорусским фронтом решил «стремительными» встречными ударами 43-й и 50-й армий с севера и 11-й гвардейской армии с юга отрезать и разгромить гарнизон Кёнигсберга и к исходу третьего дня овладеть городом. Интересно, что первоначально, согласно плану, составленному штабом Баграмяна, главный удар в северном секторе должна была наносить 39-я армия, но маршал Василевский приказал совершить перегруппировку и поручить «почетную, но неимоверно трудную миссию» генералу Белобородову:
«Выслушав наши предложения по группировке сил, маршал неожиданно для меня предложил на направлении главного удара поставить 43-ю армию. Меня несколько удивило такое решение: ведь 39-я уже находилась на северо-западных подступах к Кёнигсбергу, а 43-ю нужно было перебрасывать с правого крыла фронта в центр. Я, естественно, выразил сомнение, обоснованна ли такая перегруппировка. Ведь 39-я армия хорошо проявила себя во всех предыдущих наступательных операциях. Об И. И. Людникове, насколько я знал, А. М. Василевский был самого высокого мнения. Так в чем же дело?
— При подготовке штурма, — разъяснил маршал, — мы должны учитывать малейшие психологические нюансы. Вы помните, что произошло девятнадцатого февраля?
Я понял, что Александр Михайлович напоминает о досадной неудаче 39-й армии, войска которой не смогли помешать гарнизону Кёнигсберга соединиться с группировкой войск на Земландском полуострове, и подтвердил:
— Да, конечно, помню.
— Думаю, что и в тридцать девятой эту неудачу не забыли. И конечно, нужно учесть, что доля неуверенности в своих боевых возможностях после этого в армии осталась. Войскам сорок третьей подобную неудачу, к счастью, пережить не пришлось. Вот почему я решил главную роль в штурме Кёнигсберга наряду с одиннадцатой гвардейской предоставить ей».
Генерал Ляш, рассказывая о февральской «неудаче» 39-й армии, утверждал, что, ворвавшись в спящий Метинген, русские слишком увлеклись «сбором трофеев». Советские историки категорически отрицали саму возможность совершения «воинами-освободителями» подобных деяний. Нынешнее поколение российских исследователей смело допускает, что подобные эксцессы кое-где, иногда могли иметь место, хотя для нашей армии это все-таки нетипичное явление: «Думается, что, находясь в стрессовой ситуации в глубине опасного прорыва в тыл врага, советские солдаты меньше всего думали о таком способе разрядки, как грабеж… Но что-то из покинутых домов наши, разумеется, брали: еду, какие-то вещи для оборудования и утепления спешно строящихся блиндажей, ценные мелочи. Точно так же поступили бы солдаты любой армии».
Нет, дело вовсе не в «ценных мелочах», перекочевавших из бюргерского буфета в солдатский «сидор», а в том, что истребительная война не прекращалась ни на миг. Кругом была вражеская земля, «земля злодеев», на которой плодились «нелюди» (ведь «мы знаем, что у немцев нет души», немцы — «это помесь баранов с попугаями»), из поколения в поколение только о том и мечтавшие, как бы поработить мирного и доверчивого славянина. Пришла пора держать ответ. «Советские воины настигли потомков «псов-рыцарей» в их гнусном разбойничьем вертепе, — пишет Баграмян, перечислив все исторические обиды, нанесенные ему «ненасытными пруссаками». — Неудивительно, что для нас было ненавистно само название этого края…»
