Ударный отряд фашистов был рассеян, его атака сорвана.
Вскоре танкисты Лещенко получили очень важное задание командования корпуса. Начальнику разведки стало известно, что у гитлеровцев появилось новое стрелковое оружие. Естественно, нам нужно было получить несколько образцов. Поэтому Лещенко был передан приказ взять несколько «языков» с оружием.
Задание выполнил капитан Боровский. На танковом тягаче капитан врезался в строй атакующих и начал «отлавливать «языков». Боровский и два помогавших ему гвардейца хватали гитлеровцев за головы (?!) и втягивали их в тягач — ноги пленников торчали над бортом машины. Всего таким образом было схвачено семь человек — все они были вооружены автоматическими винтовками, нового, тогда неизвестного нам образца.
В боях, которые разгорелись в районе между двумя озерами, гвардейцы корпуса сражались так же самоотверженно и искусно, как и прежде».
Вот так, разъезжая на тягачах в боевых порядках атакующих эсэсовцев, давя их гусеницами и хватая «за головы», искусно сражался 1-й гвардейский мехкорпус. Непонятно только, почему он до сих пор не в Берлине?
На западном берегу канала Шарвиз, прорвав к вечеру промежуточный оборонительный рубеж 26-й армии, передовые части «Лейбштандарта» завязали бои с 11-й гвардейской кавалерийской дивизией в Шимонторнья. Продвигавшиеся справа параллельной дорогой гренадеры «Гитлерюгенда» захватили Дег и устремились на Игар.
В. В. Быков под Шимонторнья был не генералом, а Васькой-взводным в истребительно-противотанковом полку, где «ствол длинный, а жизнь короткая»:
«Рев с неба то обрывается, то возникает вновь. Едва один «мессер» выходит из пике, как сверху обрушивается другой и лупит из пулеметов. Не помню уж, улетели они или еще пикировали, но мы начали тушить пожар. И тут услышали, что на нас надвигается нечто куда более страшное. Земля дрожит, а в ушах — знакомый гул и лязг. Когда ветер отнес дым от горящих ракет, я взглянул на дорогу, что была рядом. А надо сказать, мы заняли позиции таким образом: две батареи — с одной стороны, три — с другой. Это называлось «оседлать дорогу». Так вот, вижу, по ту сторону, за посадкой, движется стадо танков.
Показалось именно стадо. Никакого боевого порядка. Гурт. Идут, как коровы на водопой. Только передние стреляют из пушек. Вот так, не останавливаясь, истоптали они половину позиций нашего полка, все смяли — и орудия, и машины, и людей. Будто их и не было. Подбегает ко мне комбат, старший лейтенант, кричит: «Вытаскивай пушки! Подгоняй машины! Мотаем отсюда!» Подогнали «студеры», вытащили окопанные орудия — и мотаем. Командир полка приказывает по рации: выдвинуться наперерез танкам. А мы попали в заболоченные кусты, машины грузнут, выдираемся с трудом. Дальше жмем по крутым скатам, через заросли дубняка. Позиции занять опоздали, и немецкие танки накрыли нас огнем как раз на полевом косогоре, который легко простреливался из захваченного ими села. У нас было машин двадцать, пушек меньше — две батареи. И мы решили прорываться по одному. «Студер» разгоняется и на предельной скорости мчит по косогору. А из танков пуляют по нему. Один проскочит, другого подобьют. Я — проскочил. Других подбили и сожгли…
Через день выяснилось, что в полку одна моя пушка со «студером», радиостанция и штабная машина. Остальные из тех, кто уцелел, избрали другие направления, потому что всем вместе выбраться было невозможно».
Казалось, советская оборона вот-вот рухнет: все армейские и фронтовые резервы были израсходованы. По свидетельству С. М. Штеменко, командующий фронтом позвонил по телефону Сталину и спросил, не стоит ли его войскам и, в крайнем случае, штабу отойти на левый берег Дуная, чтобы не потерять управления:
«И. В. Сталин выслушал соображения командующего 3-м Украинским фронтом, немного помедлил и ровным голосом сказал примерно следющее:
— Товарищ Толбухин, если вы думаете затянуть войну еще на пять-шесть месяцев, то, конечно, отводите свои войска за Дунай. Там, безусловно, будет потише. Но я сомневаюсь, что вы так думаете. Поэтому обороняться следует на правом берегу реки и вам со штабом надо быть именно там. Уверен, что войска с честью выполнят свои нелегкие задачи. Нужно только хорошо ими руководить».
Тогда Толбухин предложил ввести в сражение 9-ю гвардейскую армию, которая за день до этого была передана в состав фронта. Но и в этом ему было отказано. Специальной директивой Ставка запретила втягивать армию Глаголева в оборонительные бои и приказала войскам 3-го Украинского фронта, измотав противника, не позднее 15–16 марта самим перейти в наступление севернее озера Балатон. Однако без помощи маршала не оставили: к утру 10 марта на позициях кавалерийского корпуса развернулась 209-я самоходно-артиллерийская бригада, направленная с 2-го Украинского фронта, — еще три полка СУ-100. 5-я воздушная армия получила задачу на совместные действия с 17-й воздушной армией.
10 марта ситуация ухудшилась в связи с вводом немцами в бой в полосе 1-го танкового корпуса СС 23-й танковой дивизии. Она заняла оборону по западному берегу канала Шарвиз, а «Гитлерюгенд» и «Лейбштандарт» ударили на Озору и Шимонторнья, в районе которых находились переправы через канал Шио. Советские кавалеристы, подоспевшая 202-я стрелковая дивизия и полки СУ-100 в течение двух суток отбивали все атаки. Однако в ночь на 13 марта эсэсовцам удалось переправиться через канал, занять Шимонторнья и образовать плацдарм на южном берегу, создав непосредственную угрозу выхода в тыл 57-й и 26-й армий. Еще один плацдарм западнее Мезокомаром неожиданной атакой захватил 1-й кавалерийский корпус генерала Густава Хартенека.
Одновременно в полосе 27-й армии части 3-го танкового корпуса нанесли удар вдоль берега озера Веленце и 10 марта вновь прорвали оборону 1-го гвардейского укрепрайона. В ярости Толбухин приказал соединение расформировать, а его личный состав передать на укомплектование стрелковых дивизий. Для прикрытия образовавшейся бреши генерал Трофименко бросил 78-ю стрелковую дивизию и 181-ю танковую бригаду 18-го танкового корпуса, а Толбухин — 23-й танковый корпус — 36 «тридцатьчетверок» и 11 тяжелых САУ, который был усилен 207-й самоходно-артиллерийской бригадой — 63 единицы СУ-100. Утром 11 марта немецкие танки атаковали их позиции большой массой, имея впереди «королевские тигры». Оборона стрелковых частей была смята, и они, традиционно бросив самоходки без прикрытия, отошли на 1,5–2 километра. На пути немецкого клина насмерть встал 1011-й самоходный артполк. Он почти весь сгорел в бою, записав на свой счет 38 уничтоженных танков противника. Несколько атак отбили «тридцатьчетверки» из корпуса Ахманова.
Советская пехота, состоявшая в основной массе из призывников, набранных на оккупированных территориях и бывших «восточных рабочих», была плохо обучена и неустойчива.
Из наблюдений старшего лейтенанта П. В. Злотова:
«Пехота на этом участке была еще трусливее. Как только противник откроет автоматный огонь по нашим траншеям, все выскакивают из траншей: винтовку за ремень волоком и, согнувшись, убегают прочь, хотя траншеи откопаны в полный рост и в них абсолютно неопасен автоматный огонь. Тогда командиры взводов, рот берут колья и с превеликим матом лупят их по плечам и задницам, загоняя обратно в траншеи. Но напрасно: пока противник стреляет, не загнать — их бьют, они молчат. Могут насмерть убить — не встанут, а как только прекратится огонь, сами возвращаются в траншею. Причем при беге многие получают ранения от огня противника. Это последнее пополнение, полученное из освобожденных западных областей Украины: все пожилые, с усами-скобами». Правда, Злотов особо отмечает и другой контингент — призыв 1944 года, когда на войну стали брать семнадцатилетних: «Но что за бойцы были в роте? Сначала мы думали, что это девочки-пионерки: маленькие росточки, шинели до пят, голосок девичий. Но когда встретились, узнали, это были все же ребята, всем по шестнадцать-семнадцать лет, все с автоматами. Старики пугались выстрелов, сидя в траншеях, а дети в полный рост идут на опытнейшего противника и прогоняют его со сравнительно небольшими потерями. Дети храбрее, потому что они честнее».
