И вдруг в одно мгновение жестоко и жёстко, бездумно и расточительно, одним раздражённым жестом перечёркивала собственный долголетний кропотливый труд. Так Творец в сердцах крушит скульптуру, мажет каляками-маляками полотно, в ярости рвёт и топчет стихи и ноты: пропади всё пропадом!
Ах, как это было глупо, нерационально, несправедливо!
Юная красавица увяла. А Лола, пупс весом в центнер, – осталась. Со своей непропорциональной коренастой, грубо рубленной фигурой.
В зеркало лучше не смотреть. Нуф-Нуф какой-то. Стекло отразит маловыразительное широкое лицо с толстой, крупнопористой кожей. Утонувшие в щёках поросячьи глазки. Нос, про который говорят: на семерых рос – одной достался. Ещё говорят: перекрести свой нос – чтобы дальше не рос. Или: нос – через речку мост. Или того хлёстче: кабы мне такой носина, я б по праздникам носила… Ах, как бывают злы и изощрённы люди!
Когда она тяжело шагала со своим хозяйством: большой чёрной фотокамерой через плечо и со штативом под мышкой – мальчишки кричали вслед: «Ангел, ангел смерти идёт! Афродита кладбищенская! Куча компоста бредёт с погоста!»
Ко всему прочему, из простуженного Лолиного носа вечно текло. Хронический ринит. Поторчите-ка каждый день по 3–4 часа под колючим дождём и снегом, под пронзительным ветром. Ветер особенно почему-то буйствует на кладбище: гнёт до земли облетевшие берёзки и рябины, и даже, кажется, клонит набок печальные надгробия и кресты.
А попробуй, замешкайся и упусти момент: как какая-нибудь троюродная кузина, которую на том свете саму давно обыскались, трясущимися руками надевает венок из бумажных роз на каменное синее чело подружки. Или едва двигающий руками, ногами и языком дедуля, жутко клацая вставной челюстью, произносит вязкую, как манная каша, надгробную речь…
Хуже всего зябли руки в обрезанных перчатках-митенках. Никакой крем потом не помогает. Лола с отвращением растопырила красные, шелушащиеся, в заусенцах, жирные от блинов пальцы: не пальцы – сосиски. Ах, а какие пальчики были у покойницы!
Такие только унизывать бриллиантами чистой воды, такими перебирать струны арфы, извлекая райские звуки. Длинные, тонкие, прозрачные, аристократически сужающиеся к концам… Увенчанные миндалевидными розовыми ногтями, которым и маникюр не нужен. Увы, слегка тронутые трупной чернотой: свою гнусную подтачивающую работу начал безжалостный тлен.
Как бы смотрелись худые трепетные пальцы на кнопках Лолиной «Соньки»! Как бы приличествовали печальному моменту!
И Лола в туалете держала под струёй воды пальцы-коротышки, брезгливо стряхивая с них жирные капли.
Вернулась к столам, где уже подавали украшенный мармеладками нежно-розовый кисель, очень аппетитно смотрящийся в стеклянных вазочках. Лола не удержалась, снова налегла на блины.
Салфеток уже не было, вечно их не хватает на таких мероприятиях. Гости, забывшие прихватить пакеты, тырили поминальную стряпню, рассовывали по карманам и сумочкам – тут-то и пригождались салфетки. Лола, оглядываясь по сторонам: не видит кто? – тайком облизала масляные пальцы.
Но всем было не до Лолы. Поминки достигли той неизбежной стадии, когда гости заплетающимися языками начинают желать живым присутствующим – земельки пухом, а покойнику – здравия и долгих лет жизни.
– Па-звольте помочь! – сосед, которого порядком развезло, галантно привстал и снова плюхнулся на стул. Схватил Лолину руку, хищно всмотрелся и – перецеловал каждый палец: все до единого!
– Пра-ашу прощения! – пускал он слюни. – Божественные пальчики… Сам великий Финелли…
Убежав от неприлично возбуждённого гостя в туалет, Лола снова держала руки под краном – уже не брезгуя, а любуясь ими. Шевелила сильно удлинившимися музыкальными пальцами, балуясь и устраивая радужный веер брызг. Залила весь пол в туалете.
Словно подтверждение дара судьбы, один из пальцев украшало обручальное медное колечко. Такие – дешёвенькие, со стекляшками, чтобы не тратиться, – надевают усопшим девственницам.
– Ну, я и напилась, – хихикнула Лола. – Утром проснусь – поржу.
Наутро новые пальцы никуда не делись. Лола не знала, как понимать происходящее. Снимать кольцо или оставить? От него немножко мёрз палец.
Зазвонил телефон: Лоле напомнили о сегодняшнем ритуальном действе. Было не интересно: хоронили старуху. Но идти надо.
И вот ведь, старуха-то старуха – а волосы сияют вокруг головы царственной платиновой короной. Лола никогда не видела такой роскоши. Дамы в трауре завистливо шептались:
– Актриса! Шестьдесят лет – ни единого седого волоска! Говорят, никогда не мыла шампунем – только приготовленной по особому рецепту луковой кашицей.
– Что вы говорите? Но как же она отбивала луковый запах?
– Да в том и дело: запаха не было! Рецепт особый, дореволюционный…
На болтушек строго взглянул, пресекая посторонние разговорчики, лысый сын актрисы – наследник первой очереди и, по совместительству, распорядитель похорон.
А Лола всё наводила объектив на волосы покойной красавицы. Уложенные вокруг головы в тяжёлую корзину, они не умещались на маленькой атласной подушечке. А у Лолы-то под вязаной шапкой с помпоном – вечно засаленные, жиденькие волосёнки птичьего, воробьиного цвета…
Стоит ли говорить, что, придя вечером домой, она стянула шапчонку – и на плечи, и на спину, и ниже попы хлынул нескончаемый каскад волос. Только успевай подхватывай, цеди сквозь пальцы тяжёлую, прохладную, драгоценную платину. Чтобы добиться такого оттенка, модницы оставляют уйму денег в салонах красоты.
Лола к работе стала подходить избирательно. Предпочитала молодых красивых девушек.
Хотя вот в последний раз предавали земле нежного кудрявого, как тонкорунная овечка, юнца. Из гроба, из твёрдых крахмальных кружев торчал безупречный точёный носик – бывают же такие носики: слегка вздёрнутые, с вырезанными лепестком ноздрями, почти без крылышек! В публике шептались, что красавчик добровольно покинул этот мир из-за измены возлюбленного.
Наутро Лоле к гадалке не ходи. Вместо пятачка Нуф-Нуфа между глаз – получайте античный греческий нос. Не исключено, именно такой, который вандалы отшибли у юного мраморного Диониса.
Вместо собственных оттопыренных лопухов – маленькие раковинки ушей… Вместо щербины – ровные ослепительные зубки, какие показывают в рекламе отбеливающей зубной пасты… Вместо поросячьих ресничек…
А вот с ресницами Лола крупно прокололась: оказались накладными. Впрочем, уже через неделю подыскала кандидатуру с длиннющими, густейшими натуральными ресницами, бросающими тень на впалые восковые щёки. Поэты такие ресницы рифмуют с крыльями – мантильями, с густым частоколом – сердечным уколом и пр.
И Лола увлечённо, упоённо, жадно продолжала создавать, оттачивать, творить новую – себя.
Придирчиво подбирала на очередных похоронах приглянувшуюся деталь лица и тела. Приценивалась, сравнивала, мысленно хлопала в ладоши от восторга, браковала, отвергала, капризничала, кусала нижнюю губку.
