– На моём месте так поступил бы любой, – обаятельно и немножко капризно оправдывается он. – С её стороны это была чистейшей воды провокация. Ты там переминался с посылкой у двери: хозяева припаздывали. А эта тётка вываливается из лифта и копается в сумках, ищет ключи, распустёха. Копается так долго, что план бы созрел даже в голове у ангела. Когда она, наконец, нашла ключ, мне осталось только подхватить игру, кокетливо и коварно предложенную ею. Втолкнуть её в квартиру и захлопнуть дверь.
– В квартире могли находиться люди, – вяло, уже ничему не удивляясь, сказал я. – Соседи по лестничной площадке могли видеть в глазок…
– Так в этом весь вкус! Как бы тебе объяснить. Скажем, я привык к элитному кофе (это правда): отлично сваренному, крепчайшему, обжигающему. А мне после него суют мутную тёпленькую как моча суррогатную бурду: пей! Но я уже не желаю пить пресное блевотное пойло. Я хочу свой кофе!
Он хлопнул себя по груди, по новенькой ярко-жёлтой футболке. Такие футболки с принтами висели в витрине придорожного киоска. На груди и спине красовалась аппликация: дымящаяся чашка с кофе – как живая.
Некстати вспомнились маленькие дорожные путанки. Их телами будто засеивали обочины дорог после нас. После нашего «МАНа». Их тоже закидывали ветками…
– Ути какая девчушка! Правда, лапа?
По нашему маршруту можно сверять часы. Каждый четверг рано утром мы покидаем областную оптовую базу. В 16.30 на перегоне встречается маленький ПГТ: посёлок городского типа. У него растительное название: то ли Подсолнухи, то ли Подорожники.
В это время заканчиваются уроки и светловолосая девочка в красном топике идёт вдоль обочины из школы. Она всегда машет нам рукой. А я машу ей в ответ.
Заботливая мама пришила к её джинсикам светоотражающие полоски. На ранце тоже раскачиваются яркие светоотражательные медальоны, поблёскивающие в свете фар как зеркальца. Дорога идёт вдоль оживлённой федеральной трассы, и мама беспокоится, чтобы её дочка не попала в ДТП.
Она хотела уберечь её от одной напасти, но блестящими полосками привлекла другую. Внимание Толика.
– От судьбы не уйдёшь, – констатирует Толик. Голос у него воркующий, мурлыкающий, плотоядный, как у солиста группы «Мумий Тролль» в песне «Восьмиклассница». Или у диктора в рекламе памперсов, когда неизвестная рука оглаживает атласную, вздрагивающую от щекотки попку младенца.
– Толик, только попробуй тронь, гад!
– М-м… Ты видел, как она машет рукой? У неё под мышками светлый пух. Не взрослый жёсткий вульгарный, а трогательный, только пробивающийся, мяконький, как у птенца.
Он запрокидывает голову и заразительно хохочет. Потом резко обрывает смех. Мы сцепляемся, вываливаемся клубком из кабины и катимся по сухой пыльной траве. Я страстно хочу свернуть Толику шею¸ впиваюсь ногтями в его горло. Текут неприятно суетливые блестящие струйки тёплой крови.
Я лежу на больничной койке с забинтованной шеей. Как будто под пижаму поддет белоснежный тугой свитер. Рядом в халате, накинутом на жёлтую футболку, сидит Толик. Он принёс гостинец: яблоки в газетном кульке.
С мятой газеты смотрит девочка, та самая. Её нашли забросанной ветками в поселковом парке. Быстро нашли и убийцу: молодого парня-соседа, судимого. Недавно сыграл свадьбу, жена беременная, кто бы подумал. В ту же ночь на воротах его дома соседи вывели коричневой краской, как запёкшейся кровью: «ЗДЕСЬ ЖИВУТ ЖЕНА И ДЕТИ ПЕДОФИЛА-УБИЙЦЫ». Обо всём этом сообщает газета. Главное доказательство вины: он указал место, где прикопаны трусики жертвы.
– На языке оперов это называется «клад». Или «подкидыш». Ложный вещдок, – со знающим видом небрежно объясняет Толик. – С найденной жертвы снимается часть нижней одежды и загодя прячется неподалёку. Задержанному показывают карту с крестиком, где закопан «клад». В присутствии понятых несчастный «находит» тайник и во всём признаётся. Ещё бы он не признался.
– Я тебя убью, мразь, – хриплю я.
– Шею не больно? – тревожится Толик. – Плохо быть у нас мужчиной, – притворно сочувствует он, развалившись и качаясь на стуле. – Принадлежность к мужскому полу – это уже отягчающее обстоятельство, чего там: неопровержимая улика. Поражаюсь, – откровенничает он, – как ещё до сих пор мужички рискуют выходить на улицу? На их месте я бы забился в угол и из дому ни шагу. В крайнем случае, фиксировал бы каждый час пребывания за стенами дома, заручался свидетелями и фактами. Каждый шаг и каждый чих закреплял подписями и печатями…
– Не нравится мне твой сменщик, – бросает он, уходя. – Не заподозрил ли чего? И не благодари, не благодари – чего не сделаешь ради братца. Братца – МЧС по спасению божьих коровок.
Я бессильно плачу в подушку. Я ослаб в последнее время.
Всё произошло быстрее и проще, чем я ожидал. Когда мы вошли в номер в мотеле, я незаметно натянул приготовленные перчатки. Дождался, когда Толик склонится над рюкзаком. И с силой вонзил нож по рукоятку в спину, прямо в чашку с кофе. На жёлтой ткани начало расплываться блестящее чёрное пятно, будто и вправду из дымящейся чашки убегал живой горячий кофе.
Дальше всё пошло не по плану. В номер на шум сунулся сменщик. Я бешено крикнул, что кто-то убил человека, убийца сбежал, я видел его в лицо. Сунул ничему не понимающему сменщику скользкий нож. Когда вернулся с людьми, он, растерянный, всё ещё стоял над телом с окровавленным ножом в растопыренных руках…
– Ну, выпьем за торжество правосудия, – откашлявшись, говорит отец незнакомого парня. Мы совершаем тризну, втроём сидим за поминальным столом.
Я пытаюсь вспомнить, за что я ударил незнакомого парня? Как он очутился в моём номере? Когда Толик успел обменяться с ним футболками? Хотя ведь такие футболки свободно висят в придорожном киоске…
Один прибор, как положено, пустует. Хрустальная чарка с водкой накрыта кусочком чёрного хлеба. На комоде фотография незнакомого парня, увитая креповой лентой.
– Спасибо вам, – с чувством говорит мать незнакомого парня. – Вы задержали убийцу. Вы теперь на всю жизнь как сын нам. Но какой ужас, что ваш сменщик оказался маньяк, серийный убийца. Говорят, на вашей трассе совершено столько жестоких необъяснимых, нераскрытых убийств. Это его рук дело.
– С виду он был такой славный и добродушный, как медвежонок. – Мне искренне жаль моего сменщика. Видит бог, я ничего не имел против него.
Не исключено: когда со сменщиком плотно поработают, бедолага возьмёт на себя ещё пару-тройку тухлых дел. Зная наших доблестных детективов, в этом можно не сомневаться.
– Ну, за справедливый приговор, – снова говорит отец. – За то, чтобы этот нелюдь понёс заслуженное наказание. – Глаза у отца запали, лицо закостенело и потемнело. Мать сморщена и седа. Но сейчас родители переглядываются и улыбаются, насколько можно назвать улыбками вымученные гримасы. Они счастливы, насколько можно быть счастливыми, потеряв сына, но добившись возмездия.
– Не чокайтесь, – беспокоюсь я. Приподнимаюсь, высматривая кусок аппетитнее. Толик украдкой заговорщически подмигивает мне с фотографии. Затем снова принимает чужое каменное, как полагается покойнику, лицо.
