– Все женщины одинаковы, – хмуро сказал Толик. – А муж слюнтяй.
…– Кончай спать, философ, освобождай нагретое место. – Это сменщик меня ласково будит.
Холодный ночной ветер. Тугая струя застоявшейся парной мочи, оросившая пыльную заднюю покрышку. Несколько плесков в лицо ледяной воды из канистры, несколько глотков кофе из термоса.
Половина третьего: час быка. Самое глухое, тягостное время суток. В это время рождаются младенцы и умирают старики (врачи подтвердят, у меня мама врач). Всколыхиваются, обостряются самые потаённые, глубинные инстинкты. Свершаются измены и возмездия, мстительно возносятся ножи, тьму прорезают крики – это подтвердит полицейский патруль.
Сутки, завершив круг, трепещут, мучительно дёргаются часовой стрелкой на грани между тьмой и светом. Ещё не умерла ночь и не родилось утро. Ей богу, со мной такое впервые случилось: я вздремнул за рулём с открытыми глазами. Вздремнул на минутку, а сон казался долгим, бесконечным.
…Я провожу экскурсию «Ночь в музее» (хоть во сне сбылась мамина мечта). Выставочный зал на скорую руку замаскирован под комнату ужасов, чтобы привлечь зевак и выбить из ротозеев лёгкую денежку. Дешёвые муляжи с перерезанными тряпичными горлами и высунутыми лиловыми поролоновыми языками, гильотинные ножи из фольги и картонные орудия пыток.
Недалеко от меня, хватая друг друга за халаты, яростно спорят двое научных сотрудников. Того гляди подерутся.
– Вы не правы, коллега. В действии, ошибочно определяемом как убийство, нет понятия «жертва». Есть равноправные участники развернувшейся драмы. Да-с: убийца и жертва – всегда в некотором роде единомышленники, сообщники. Если хотите: партнёры в ролевой игре. Они – единое целое, слившееся в объятиях, в смертельном соитии, и нет в этот момент на свете людей ближе…
– Не соглашусь, коллега, – собеседник теснил его в угол: – Феномен жертвы как явления пока мало изучен. Но Её Величество Наука Криминалистика доказывает: преступник в состоянии аффекта добивает и прячет, и закидывает ветками не жертву. Он добивает и прячет, и закидывает ветками собственный ужас, избавляясь от отвращения перед содеянным. Лихорадочно скрывает следы не оттого, что боится быть пойманным – ибо в состоянии аффекта он не может контролировать свои действия и мысли, – а из чувства страха и омерзения перед самим собой…
Я морщусь («Ох уж эти горячие учёные мужи!») и отвожу свою группу подальше.
Экскурсантка берёт со стеллажа одеяльце, разворачивает и восторженно предлагает пощупать другим посетителям: «Ах, какое беленькое детское кожаное одеяльце – тонкое, тёплое, мягкое, изумительной выделки! Я разбираюсь: я скорняк по профессии, всю жизнь занимаюсь мехами и кожами».
– Что за народ, – возмущаюсь я сварливо, как полагается экскурсоводу. – Написано же: «Руками экспонаты не трогать!»
Тут экскурсантка верещит как ненормальная и швыряет одеяльце на пол.
– Что же вы, девушка, разбрасываетесь музейными экспонатами?!
– А-ай! Оно… живое, настоящее! Из человеческой кожи!
А сама вцепилась и трясёт меня изо всей силы. Тут я проснулся. Трясло меня от того, что колесо «МАНа» что-то переехало. А пронзительный женский визг на самом деле был визгом тормозов, на которые я нажал на автопилоте.
Я заглушил мотор, и сразу в тишине ожила предутренняя, полная свежести и птичьего гомона лесная жизнь. Сменщик всхрапнул, уютно по-домашнему пустил газы и перевернулся на другой бок.
Пока я выбирался из кабины, на встречке успела остановиться легковушка: она ярко белела в свете фар. Нет, вы только подумайте. Когда – были случаи – ни жить ни быть нам надобилась экстренная помощь: граждане трусливо выжимали газ и удирали-неслись мимо – только протекторы сверкали.
Когда же их присутствие на фиг не нужно: они тут как тут, сердобольные. С отважным безрассудным любопытством суют нос куда не следует.
– Человек! – ахнул женский голос. – Фура сбила на «зебре» человека!
Сам не слепой. И откуда в глухом лесу «зебра»?! Фак, фак, фак! Я присел над холмиком одежды. Холмик зашевелился и застонал. Живой!
Я осветил фонариком лицо бедолаги. Заросший, худой – бомж, наверно. Что нормальный человек будет делать в лесу в такую рань? Хотя, может, дачник спешил на первую электричку… Женщина ойкала и тыкала ноготком в кнопки мобильника: набирала скорую помощь.
– Слушайте, – остановил я её. – Знаю я эти скорые. Они будут три часа препираться и выяснять, чей это район и кто обслуживает участок. Я как раз еду в райцентр мимо больницы. Давайте аккуратно перенесём его в фуру на одеяле – там найдётся местечко…
– При таких травмах пострадавшего нельзя трогать, будет хуже, – неуверенно гугнил её спутник.
– А помереть на дороге – лучше?! – грубо оборвал я его.
…– Только не говори, что везёшь его в больницу, – это Толик говорит смеющимся голосом, а сам пристально смотрит за лобовое стекло, за покачивающуюся золотую бахрому.
– Нет, блин, везу в ближайший лесок добивать, – шутка получилась зловещая.
– Давай спокойно разберём ситуацию, – Толик мягок и миролюбив, как будто увещевает маленького. – Всё равно он не жилец. Тебе присудят немаленький штраф. Перед этим затаскают по инстанциям и основательно измотают нервы. Хозяин вычтет из зарплаты по полной, может, и уволит. А у матери подходит срок операции. Так что давай без интеллигентских истерик и рефлексий, я дело говорю.
– А… свидетели? – я начал потихоньку сдаваться. – Вдруг они запомнили в лицо меня, номер «МАНа»…
– Да не вибрируй ты. Я всё возьму на себя. Тебе же нельзя: ты у нас спасал божьих коровок.
Толик хлопнул меня по плечу. Когда из тихого болезненного мальца он успел превратиться в уверенного рубаху-парня?
Я завёл двигатель, чтобы ничего не слышать. Прибавил звук магнитолы. Уткнулся лбом в слабо вздрагивающую тёплую баранку и для верности зажал уши руками.
Толик вернулся возбуждённый, хмельной. Его джинсы ниже колен были темны от росы, к ним прилипли изумрудные болотные травинки. От него пахло ночной свежестью, сочными травами, в руке он нёс букет водяных цветов, с которых капала вода. И весь он был благоухающий и прекрасный, как молодой весенний леший.
– Там возиться нечего: в чём душа. Я его забросал ветками. Раньше следующей весны не сыщут.
– Ты представить не можешь. – Толик заворожено смотрит на стелющуюся под колёса ленту шоссе. – Есть миг – он восхитителен, как полёт, – когда уже не человек движет ножом, а нож движет человеком. Человек – не более чем послушный придаток, продолжение, рукоятка занесённого ножа… Да кому я рассказываю, доблестный освободитель божьих коровок!
Дались ему божьи коровки. Мы отъехали порядочно, когда я разлепил губы:
– Скажи, Толик. Ту женщину, якобы с любовником… Соседку тех, кому я передал посылку. У кого пил чай с вареньем. Её… тоже ты?
