Итак, я чертовски талантлива и востребована, но хозяйка фирмы держит меня в чёрном теле. Во-первых, чтобы не зазналась. Во-вторых, если прибудет в моём кошельке – ровно настолько убудет в её. Это закон сообщающихся сосудов.
Из моей сумки давно пахнет не духами, а рыбой. Запах по телефону тоже не передаётся. Ещё я варю суп из куриных крылышек: бульон мне, косточки кошке. Крылышки – самая чистая часть курицы. Антибиотики и стимуляторы скапливаются в активных мышцах, в окорочках – пускай их лопают плебеи. Ещё люблю овощи.
Каждый на пенсии, чтобы выжить, барахтается как может. Моя подруга Тамара заключила договор с парфюмерным магазином. Раз в неделю доставляет туда мыло ручной работы «снежок». «100 %-ное натуральное, с использованием масел дикорастущих альпийских трав, придаёт коже изумительную бархатистость и эластичность».
Тамара покупает самое дешёвое мыло за 14 рублей. Распускает на водяной бане, капает духи – и лепит белые, сиреневые, розовые колобки. В магазине их раскладывают в красивые коробочки и выставляют по триста рублей. Берут на ура.
– Ты обкрадываешь таких же бедняков, – говорю я.
– А ты флиртуешь с чужими мужьями, – парирует Тамара.
– Снова куриный бульон? – принюхивается Тамара с порога. – Вот раньше варили курицу настоящую, деревенскую – дух по всему подъезду плыл обалденный. Суп получался прозрачный, шафранный, в золотых кружочках. – Она открывает крышку: – Фу! Ей Богу, вот будто кто-то пукнул в кастрюльку. Несильно, но вонюче. Чем они там кормят бройлеров на птицефабриках?!
– Спасибо, дорогая, ты всегда поднимаешь аппетит.
Мы пьём чай с Тамариным пирогом (пирог, как ни странно, настоящий) и смотрим телевизор. Там идут уроки самообороны для женщин. Тренер объясняет: «Если вы не знаете, как избавиться от приставаний окружающих мужчин, если вам надоели их назойливые ухаживания и объятия…»
Тамара удивляется:
– Господи, объятия, ухаживания… Подсказал бы ещё, где водятся такие назойливые мужчины.
В дверь звонят. Вихрем врывается моя подруга Поэтесса, вольный художник. Под мышкой толстая распечатка.
– Девчонки, оцените начало, – просит Поэтесса. Стихи нынче не котируются, и она переквалифицировалась в романистки. Написала сельский эротический роман под названием «Огурцы зреют по ночам». Почему её понесло в эротику? Просто, по неосторожности, в первое время я щедро делилась с ней секретами новой профессии…
Открываю первую страницу и тут же давлюсь чаем, захожусь в кашле.
«…Они кончили одновременно. Скотник Степан перекатился в душистом сене и сыто, утробно зарычал».
– Тьфу! – плюётся Тамара и уходит в комнату, чтобы не слышать эту пакость.
– Ну, ты даёшь, мать, – не могу я прокашляться. – Прям переплюнула «Мороз крепчал». Сразу так взять быка за рога («Не за рога, а за это самое! – кричит Тамара из комнаты – Вон она про какие ночные-то огурцы!»)
– А что такого? – неуверенно защищается Поэтесса, поглядывая на пирог. – Я должна с первой строки заинтриговать читателя. А пирог у вас с чем?
Иногда Поэтесса не застаёт нас дома, и её некому подкормить. Тогда она подбирает бесплатные газеты и ищет некрологи. «Прощание с телом (отпевание) состоится по адресу…»
В назначенный час, скорбно потупив голову в траурной шляпке, она стоит в толпе родных и близких, промокает глаза чистым платочком. Потом трясётся в автобусе на кладбище.
У неё есть элегические стихи, которые она трогательно читает на могиле и на поминках. Меню однообразное, но сытное: блины, пироги, лапша, кутья, кисель. Поэтесса набирает с собой пластиковых пакетов, раззявливает их под столом и потихоньку спихивает туда поминальную стряпню.
Никто ни разу не спросил её: «А вы, простите, кем покойнику(це) приходились?» Этим и отличаются приличные поминки от какой-нибудь шлобской кабацкой вечеринки с фейс-контролем.
А недавно Поэтессе заказали поэму к юбилею местного ликёро-водочного завода. Поэма начиналась:
– Шепчет месяц,
Склонившись к лозе:
«ЛВЗ ты мой, ЛВЗ!»
Но директору ликёрки не понравилось. Ему хотелось поэму, состоящую из агрессивных кратких агиток, рекламных слоганов. Чтобы люди прочитали, сглотнули слюни в пересохшем наждачном горле и рванули покупать продукцию.
И вот Поэтесса решила переквалифицироваться в романистки. Великий Оноре де Бальзак был несобранный человек – а романы требуют огромной усидчивости. Он обривал себе полголовы. Пока не отрастали волосы, сидел дома и скрипел пером – а куда денешься, с ассиметричной-то каторжной головой?
У Поэтессы в арсенале гораздо более мощное женское средство приковать себя к письменному столу. Ей нечего надеть, не в чём выйти в люди. Вот она от безысходности – вернее, от безвыходности – и пишет романы. Судя по её гардеробу, она будет очень плодовитым автором.
Жадно поглощая пирог, осыпая крошками стол и колени, Поэтесса по привычке разворачивает газету. Некрологов сегодня нет, она вслух читает сводку новостей.
– «Чудом не попала в бабушку выброшенная с балкона бутылка из-под шампанского. Это далеко не первый случай, зафиксированный в этом районе. Граждане, будьте бдительны!»
– О дикий народ! – хлопает себя по бёдрам Тамара. – В полицию нужно бежать, а не в газету царапать заметки. Темнота!
– Постой, – настораживаюсь я, – а там адрес указан, летающих бутылок?
– Улица 2-я Турбазовая, дом 15.
Неделю назад я шла мимо этого дома. Из глубокой задумчивости меня вывел минный свист, затем взрыв и веер стеклянных зелёных брызг, слегка оцарапавших лицо. Тридцатью сантиметрами левее – и Поэтесса тибрила бы стряпню с моих поминок.
– И ты спокойно покинула место потенциального убийства?! – возмущается Тамара. – Зная, что в любой миг жертвой там может оказаться кто угодно: старик, ребёнок, влюблённая юная пара?! В городе свирепствует бутылочный маньяк, а всем всё равно. Люди! – воздевает она пышные руки к потолку: – Очнитесь от летаргии! И мы удивляемся, что недостойно живём, и ропщем, и ноем, а сами пальцем не шевельнём, чтобы что-то изменить. Даже когда речь идёт о жизни наших детей и внуков! О, бараны на заклание!
Поэтесса, облизывая пальчики, вспоминает, что у того же дома, когда она шла на презентацию, в неё пульнули сырым яйцом. Желток тягуче тёк по её причёске и новому пальто. Пальто, причёска и презентация пропали. Это было двадцать лет назад. Маньяк вырос из яиц.
– Так. Сию минуту едем на 2-ю Турбазовую, – Тамара всовывает меня в сапоги и пальто.
Поэтесса кричит, что никуда не поедет. Ей надо дописывать роман: она останется наедине с вдохновением. На самом деле она останется наедине с пирогом.
У дома номер 15 проводим следственный эксперимент. Дворник ещё не успел подмести бабусину бутылку, вдребезги разлетевшуюся в радиусе пяти метров. Под ногами сочно хрустят крупные осколки и зелёное стеклянное крошево. Мы топчемся, задирая головы на балконы и гадая:
