– Сюрпри-из!
Но балкон был пуст. Оборвавшиеся у перил в самом центре балкона, следы мокасин Mario Ponti хлопотливо заметал снег.
ДВА ДНЯ, ТРИ НОЧИ (НОРД-ОСТ)
«Ну, сколько можно, – возмутится читатель. – Мало нам современных ЧП – давайте ворошить, вытаскивать события одиннадцатилетней давности. В который раз выставлять на обозрение чужую, только чуть-чуть утихшую боль, прилюдно препарировать только затянувшиеся душевные раны?
Одиннадцать лет назад полстраны прилипало к экранам посмотреть репортажи от театрального центра на Дубровке – они побивали в те дни самые рейтинговые шоу и сериалы. Обывателю, жующему и роняющему изо рта капусту, никогда было не прочувствовать того, что в этот момент переживали зрители мюзикла «Норд-Ост».
Глазовчанам Максиму и Андрею не пришлось ставить себя на место заложников. Они ими были.
КАПЕЛЬДИНЕР И ГАРДЕРОБЩИК
Братья жили в Москве, учились в столичных вузах. Вечерами подрабатывали в театре: один капельдинером, другой гардеробщиком.
В тот вечер, спустя 5-10 минут после начала второго действия, технический персонал из фойе через стеклянные двери мог наблюдать подбегавших с двух сторон к парадному входу людей – человек двадцать, в основном женщин. Их приняли за опоздавших: театр считался либеральным, «опоздунов» всегда впускали.
И даже когда вбежавший мужчина в камуфляже и маске прострочил вверх автоматной очередью и всем служащим приказал лечь на пол, руки на затылок – послушно легли на холодный пол. Подумали: «Операция по задержанию, ОМОН. Ловят кого-то». Через некоторое время женщины из нападавших обратились к ним вполне миролюбиво, с характерным акцентом:
– Поднимайтесь. Всё нормально.
Когда их ввели в зал, артистов уже согнали со сцены, в зале наблюдалась небольшая паника. Тем, у кого были мобильные телефоны, велено было оповестить знакомых и родственников о своём захвате. Начался другой отсчёт времени. Другая жизнь – в качестве заложников.
Максим позвонил не домой в Глазов (пусть хотя бы одной бессонной ночью для родителей будет меньше), а в общежитие. Террористы прошлись, всюду сшибая прикладами микрофоны и камеры. Только одна техническая камера, по которой менеджеры следили за качеством постановки, и которая находилась в малоприметном и малодоступном месте, продолжала фиксировать происходящее в зале. А в зале проходило «ковровое» минирование.
Боевики шпиговали зал взрывчаткой с непринуждённостью профессионалов, будто занимались этим всю жизнь. И захват зала провели как по схеме, легко, красиво – если здесь уместно это слово, прекрасно ориентируясь в здании, точно изучили его вдоль и поперёк.
Так оно и было. Капельдинер Максим в лицо узнал трёх боевиков (разумеется, тогда они были в гражданской одежде), посещавших накануне театр. К нему подошёл бандит, стянул маску, осклабился:
– Узнаёшь? Помнишь, ты не пропустил меня в зал с мороженым? Видишь, я сейчас безоружный? Не бойся, выйдём поговорим по-мужски.
У него было возбуждённое, нервно-игривое настроение: захват удался как по маслу, всё замечательно. Общими усилиями инцидент был замят.
А ЛЮДИ УМИРАЮТ ТИХО
Вообще, заложники вели себя на редкость достойно, даже дети. Правда, тех, кто младше десяти лет, выпустили в первые полчаса после захвата (зал встретил это решение аплодисментами). Остальных детей разместили в бельэтаже. Боевики принесли им из буфета пирожные, из гардероба – курточки. На них, расстеленных на полу, дети спали.
Молодёжь, с разрешения захватчиков, тихонько вполголоса переговаривалась, играла в слова, в крестики-нолики. То и дело в зале, то тут, то там, раздавался приглушённый женский плач. Случались истерики – тоже тихие.
Как ни страшно писать, но страдали от ран и умирали люди тоже тихо и незаметно – совсем не так, как изображают в кино. Примерно вечером третьего дня (в зале постоянно горел свет, и заложники теряли счёт времени и путали день с ночью) ввели мужчину лет сорока, сильно избитого. Он прорвался в вестибюль с улицы, крича, что в зале находится его сын.
– Ну, ищи, выкрикивай по имени. Не найдёшь – умрёшь.
Никто в зале не откликнулся. Мужчину увели, через минуту послышались выстрелы. Всё.
В другой раз точно ниоткуда (возникло впечатление, что сами террористы были ошарашены её внезапным появлением) возникла девушка в лёгком платье, кофточке. Она буквально обрушилась на них с резкими, страстными словами:
– Опомнитесь, что вы делаете?! Немедленно отпустите всех!
– Подсадная утка, – резюмировали бандиты. – В Будённовске мы это уже проходили. Расстрелять.
Весь зал слышал, как она сказала:
– Ну и расстреливайте.
Её вытолкнули в раскрытую дверь и пустили вслед автоматную очередь. И закрыли дверь. После этих случаев в зале воцарялась такая живая, такая отчаянная тишина, которая была жутче, чем если бы люди кричали и рыдали. Бандиты, чувствуя это напряжение и желая снять его, начинали объяснять то, что происходит на воле, а также свои действия:
– Убитые сами виноваты, вели себя неправильно.
РЯД 12, МЕСТА 23-24
У кого-то нервы не выдерживали. Как не выдержали они за шесть часов до штурма у мужчины из середины зала. Он внезапно бросил в проход бутылку из-под минералки – та покатилась гремя, сорвался и побежал прямо по креслам в никуда. После окриков со сцены: «Стой! Стой!» – стали стрелять по живой мишени, в зал. Мовсар Бараев подскочил, грязно ругаясь, к стрелявшему, кажется, даже ударил того.
При стрельбе были ранены (убиты?) женщина – в живот, парень лет восемнадцати – в голову. Никто ничего не успел понять, в том числе Андрей и Максим, сидевшие как раз в середине зала, в эпицентре событий – кстати, недалеко от главного взрывного устройства.
До этого их разделяли два ряда. Братья попросили разрешения сесть рядом: места номера 23 и 24, ряд двенадцатый. Да, именно: 23-е и 24-е места, 12-й ряд – цифры, врезавшиеся в мозг на всю жизнь. Это был их первый и единственный контакт с захватчиками, не считая того, со сладкоежкой с мороженым.
А сидящие в зале не оставляли попыток достучаться до человеческого в душах террористов. Тем более, по поведению некоторых из них можно было заключить, что умирать они не расположены и надеются на благополучный исход событий.
От одной девушки-смертницы узнали, что ей семнадцать лет.
– Твоя жизнь только начинается. Как ты решилась на такое? Зачем ты здесь?
– Ваши убили у меня четверых братьев, отца и мать. И вот я здесь.
Мужчины с автоматами отлучались постоянно и на длительное время. Бараев вообще как-то ушёл и не появлялся в зале часов восемь. Молодые женщины в чёрном, напротив, составляли с залом одно целое. На два дня и три ночи срослись с ним, обречённо деля его судьбу. Так же дремали в неудобных позах в креслах, почти не ели и не пили. И выглядели всё утомлённее, быстро раздражались, становились вспыльчивые, нетерпимые. Непредсказуемые. Некоторые, отворачиваясь, чтобы не видели их слёз, утирали чёрными платками глаз.
