– Я-лла… – сказал амир Насиб и тоже провел ладонями по лицу. – Аллах уготовил мучительное наказание для тех, кто лжет и возводит напраслину. О чем ты говоришь, брат? Разве это наши люди убивают вас? Скорее это ваши люди совершенно потеряли страх перед Аллахом, ведут себя неподобающим образом. Разве ты не знаешь о том, что твои люди подняли мятеж против шариатской власти, убивают праведников, оскверняют мечети? И ты смеешь обвинять нас в том, что это мы беззаконники?!
– Это все левое крыло
[135]
мутит, – мрачно заявил амир Кямал, – будь оно неладно. Их матери блудили с ослами, вот почему они такие тупые…
Амир Ислам не показал и виду, как был рад – в его часах было записывающее устройство, и он записывал каждое произнесенное слово. Надо усугубить.
– Со всем уважением к вам… – сказал он, чуть привстав и поклонившись, – но они ваши братья и часть вашего народа. Разве вы не отвечаете за них?
– Какие братья, шакал им брат! – злобно сказал амир Кямал, даже не подозревая, что подписывает себе тем самым смертный приговор. – Эти обиженные Аллахом готовы воевать со всеми, в том числе и с нами. И все потому, что они не ведут никакого хозяйства, никакой торговли, настоящие оборванцы, аузубиЛлах мина шайтани раджим
[136]
. Пусть их покарает Аллах за все то беззаконие, что они творят своими руками. Но я хочу сказать, братья, почему и вы смотрите на беззаконие, которое творится на ваших и моих глазах! Посмотрите! Над вашим городом дым, горит сразу в нескольких местах. Это горят товары, которые привезли сюда мои люди! Это убивают моих братьев, которые не имеют никакого отношения к этим обиженным Аллахом! Так почему же вы смотрите на это и ничего не делаете?
Вопрос повис в воздухе.
– Хвала Аллаху, милостивому, милосердному, – сказал амир Насиб. – Кого направил Аллах, того никто не собьет, а кого Аллах сбил, того никто не направит
[137]
. Если даже ты говоришь, что залимы не принадлежат твоему народу – как ты можешь торговать в то время, когда у вас творится великий зульм, когда ваши залимы при помощи кяфиров пошли войной против халифата. Как ты можешь торговать в такое время вместо того, чтобы выйти на пути Аллаха, ведь джихад против преступников, против залимов, которые были мусульманами, но ударились в куфар и вышли из ислама, является не менее обязательным, чем джихад против кяфиров, пусть их обидит Аллах. Почему же вы не делаете джихад руки, хотя он предписан для вас и не менее обязателен, чем джихад меча или джихад сердца? Какие же вы правоверные?
Вопрос повис в воздухе.
– Аллах свидетель, – сказал амир Кямал, – мы делаем джихад руки так, как нам это предписано шариатом Аллаха, но прежде всего мы обращаемся к своим братьям и делаем джихад языка, призывая их одуматься и вернуться к исламу, оставив то, что они делают. Речь сейчас не об этом, речь о том, что происходит здесь, у вас…
– Речь не о том, что происходит здесь у нас, – сказал амир Насиб, моментально пресекая попытку «перевести стрелки», – ибо то, что происходит у нас, проистекает из того, что происходит у вас. Раз ваши люди пошли по пути беззакония и вышли не на пути Аллаха, а на пути куфара и ширка, рука об руку с кяфирами, наши люди возмутились этому и сказали вашим торговцам, что если они вышли из ислама, то им следует торговать в той части базара, где торгуют кяфиры, и платить джизью, а не закят. Но ваши люди сказали, что мы преступники и стали стрелять в нас, после чего мы уверились, что ваши купцы – одни из беззаконных, залимов. А в отличие от вашей земли мы не даем залимам ходу и поступаем с ними в соответствии…
Все понимали, что места на базаре, где торгуют кяфиры, не было, а джизья была выше закята в несколько раз и означала, по сути, узаконенный грабеж и конфискацию товара. Но выйти за пределы шариата первым никто не хотел.
Амир Кямал провел ладонями по лицу, пытаясь успокоиться.
– Ваши действия, уважаемый Насиб, не напоминают действия правоверных, которые любят своих братьев по вере и не любят никого больше их, кроме как самого Аллаха Всевышнего. Ваши действия напоминают действия грабителей, которые решили нажиться в горящем доме.
– Сказано – бойтесь Аллаха скрытно и явно, сторонитесь грехов и удалите из своих рядов явных грешников! А тот, кто не избавляется от куфара, тот и сам из куфаров. Не обвиняй нас в том, что мы преступаем законы шариата, ибо ты сам преступил их!
– Что вы от нас хотите? – раздраженно закричал амир Кямал. – О чем базар?
Последнее слово было совсем не мусульманским. Но это была особенность местных амиров – когда заканчивался запас мусульманских слов, они легко и непринужденно переходили на уголовный жаргон.
– Если ты не можешь порядок у себя навести, – сказал амир Насиб, – мы его наведем. А предъявы в зульме
[138]
нам кидать не надо! Вы сами обосрались!
– Сами обосрались, сами и подотремся.
– Только быстрее! А то воняет!
– Я-лла, – недовольно сказал один из ученых, старейшин, которого киргизы вязли с собой для представительности делегации, – разве это слова, подобные тем, что должен говорить правоверный мусульманин.
Амир Кямал мгновенно перестроился.
– Аллахумма гфирли уагфир лиуммати Мухаммад, Аллахумма рхамни уархам уммата Мухаммад
[139]
, – произнес он.
– Омен… – Все синхронно сделали сухое омовение лица, проведя по нему ладонями.
Лицемерие собравшихся за этим столом выдавало в них опытных уголовников, готовых перекраситься под кого угодно, хоть под верных ленинцев, хоть под праведных мусульман, хоть под верноподданных очередного местного царька, оставаясь в душе все теми же лживыми и циничными людьми.
– Аллах свидетель, – продолжил амир Насиб, – мы принимаем ваши беды как свои собственные, и если вы сами не можете разобраться со своими залимами, мы можем помочь вам в этом, послав многочисленных моджахедов восстановить шариат на вашей многострадальной земле и совершить правосудие.
Киргизы моментально перебросились словами на своем языке, который, как предполагалось, здесь не знали. На самом деле у амира Ислама в кармане одежды был автоматический переводчик, к вороту был прикреплен чувствительный микрофон, а в ухе был невидимый снаружи наушник. Так что все было и записано и понято.
– Аллах свидетель, мы справимся с беззаконными своими силами.
