В Ле Бурже меня встречали. Нанятая за счет моего нового работодателя служба безопасности – группа «Трианон». Изначально швейцарская, созданная выходцами из десятого спецотряда разведки армии Конфедерации – элитной группы парашютистов и боевых пловцов. Сейчас, после банкротства и поглощения SECOPEX, ведущей французской фирмы обеспечения безопасности, на континенте они занимали лидирующие позиции.
Три бронированных «Форда» китайского производства ждали меня у самого трапа. Бронированные решетки, защищающие стекла, следы от попаданий на бортах. Я знал, что во Франции все плохо, но не знал, что настолько.
В «Трианоне» меня знали, поэтому, несмотря на понятное отношение к конкуренту, прислали известного мне человека. Его звали Дидье Шарк, и, несмотря на французское имя, он был алжирцем и мусульманином. Бывший сержант-шеф Иностранного легиона, пришедший в легион из хулиганской банды, он был известен в арабском мире настолько, что в некоторых местах его именем пугали детей. Шариатский суд несколько лет назад вынес ему смертный приговор, но и в свои сорок шесть Акула был жив, здоров, агрессивен и готов ко всему.
Поскольку мы часто работали вместе – как только я сошел с трапа, мы обнялись. От Шарка пахло восточными пряностями и немного кровью.
– Все так плохо? – спросил я, садясь в машину и показав на след от пули на двери.
– Да как сказать. Нуары
[34]
есть нуары… Иногда камень кинут, иногда бутылку, иногда и пуля прилетит. Всякое бывает…
Машины рванулись с места, мой уютный Гольфстрим оставался позади. А впереди был настоящий ад…
Париж, некогда город влюбленных – теперь его титул перешел к Барселоне
[35]
, – было не узнать. Я видел его много лет назад…. Но еще тогда тут не было такого.
Мы шли по автостраде на ста пятидесяти, с обеих сторон – бетонные стены. Необходимость в наши неспокойные времена – иначе машины будут обстреливать. Почему? А просто так – потому что у них нет машины, а у тебя есть. Заборами были огорожены и путепроводы, так чтобы сверху нельзя было кинуть гранату, бутылку с зажигательной смесью, вести огонь или броситься под колеса. Все заборы были исписаны, причем каким-то образом они были исписаны изнутри. Мы шли на предельной скорости, видно не было, но я и так знал, что там написано. Нет Бога, кроме Аллаха, и Мухаммед пророк Его! Бей и режь неверных!
Машин было немного просто потому, что нормальной жизни здесь не было, машину мог позволить себе не каждый, и на дорогах не было такого количества машин, на которые они были рассчитаны. Мы ворвались в предместья Парижа, подобно атакующей армии, распугивая машины резким криком сигнала-крякалки. И были вознаграждены бутылкой с зажигательной смесью – бензин, отработанное моторное масло, накрошенный пенопласт, – полетевший в нас откуда-то с крыш и упавшей между головной машиной и нашей. Она вспыхнула чадным пламенем, и через долю секунды мы проехали по ней.
– Сукины дети…
Конвой сбросил скорость, тут машин уже было побольше. Это был пригород – высоченные, по двадцать этажей многоквартирные дома-крысятники. Когда-то французское социальное государство построило их, чтобы расселять беженцев, а потом их дети и внуки отблагодарили тем, что начали ваххабитское восстание. Поваленные щиты заграждения, треск мотоциклетных моторов по параллельным улицам, за нами моментально увязались, как стая волков, гонящих лосей и ждущих, пока из стаи выпадет самый слабый. Мои сопровождающие держали автоматы на коленях, я отказался от своего… если не спасут десять человек охраны, значит, не спасет ничего. Мотоциклисты гарцевали, вихрем проносясь мимо машин, то отставая, то вырываясь вперед. На одном из мотоциклов на длинном древке был прицеплен флаг Имарата Кавказ
[36]
– белый, с черными буквами шахады. Ничего… помните, значит. По-хорошему надо было сразу… лить и лить, пока там червя живого не останется. Если сомневаетесь – посмотрите, что сотворили с Парижем…
Где парижские бульвары? Где уличные кафешки и запах свежих круассанов по утрам – их сменила омерзительная вонь горящего в бочках мусора, а то и покрышек. Где дорогущие квартиры, где разврат Булонского леса – исламисты единственные, кто смог справиться с проституцией в этом районе путем порок, отрубания ног, рук, голов, сжигания заживо. Где Периферик? Где Ролан Гаррос?
Ничего больше нет. Ни-че-го.
Конвой продвигался вперед, не обращая внимания на светофоры. Дома, некоторые как после бомбежки, видны горящие кое-где на балконах костры. Раздолбанные машины, уличная торговля, кое-где – шпили новопостроенных прямо во дворах и скверах мечетей. Торговля… шумный базар прямо на улицах, лавки, сидящие на корточках люди. Но местные знали какую-то грань. Никто даже не подумал открыто кинуть камень в проходящий конвой или выстрелить. Только мотоциклисты гарцевали, словно напоминая о том, кому принадлежат останки этой некогда великой страны.
– Тут хоть какая-то власть есть? – спросил я, чтобы разбавить тяжелое, напряженное молчание.
– Ты что, шутишь, – сказал Шарк, – кому нужен этот Париж? На юге мы контролируем ситуацию, эти туда и не думают соваться. Там у нас и агропромышленность, и производство… а вот это все – кому это нужно? Только центр еще держится.
Для несведущих поясню: именно Иностранный легион, сборище бродяг, стал центром возрождения новой Франции, когда все вокруг катилось ко всем чертям и толпы молодчиков врывались в католические храмы и ради смеха обстреливали дороги и школы. Марсель… Корсика… именно там остались настоящие французы. Спаянные клятвой чести и верности, взявшие в руки оружие, готовые драться за свою страну с пришельцами и утверждать Ave Maria mater dei так, градом пуль – так, как это понимали на Востоке. Там из командования легиона, донов мафии и крупных предпринимателей было организовано нечто вроде нового правительства. Практически без боев им удалось взять под контроль большую часть провинциальной Франции, там все равно не любили селиться нуары, ведь там надо работать, в то время как в Париже можно было просто получать пособие и наслаждаться жизнью.
Что же касается самого Парижа, то он не без неприятностей разделился на две части. Какая-то его часть окружила себя высокой стеной, наняла вооруженную до зубов охрану, объявила себя «свободной территорией» – что значило, что налоги платить живущие там люди не собираются. В эту часть некогда столицы любви вошла центральная часть Парижа и район Дефанс. Остальные части столицы, населенные мигрантами во втором, в третьем, уже в четвертом поколении пригороды, были брошены на произвол судьбы. Пособия больше не платили, правила игры были предельно жесткими: за поджог машины расстрел на месте, за попытки атаковать линии энергоснабжения – карательная операция. Постепенно выжившие вошли в какой-то симбиоз со свободными территориями: первые поставляли вторым запретные удовольствия (типа детей для секса или услуг в виде охоты на человека), наркотики, выполняли по дешевке кое-какие работы. Вторые отстегивали какие-то суммы, но все они попадали тайным королям трущоб. В сущности, Париж вернулся к тому состоянию, которое было отлично описано в романе Анн и Сержа Голон «Анжелика – маркиза ангелов». В одном городе, считавшемся на тот момент одним из самых цивилизованных в мире, рядом сосуществовали пышный королевский двор Людовика XIII и страшное трущобное дно, возглавляемое своими королями и управляемое по своим законам и правилам. Эти два мира существовали рядом, но в то же время почти не пересекаясь, и мало кому удавалось шагнуть из одного мира в другой, как красавице Анжелике…
