– Покинул нас два года назад.
– Сожалею.
– И совершенно не в чем.
– Он много сделал для России.
Мадемуазель Степко снова рассмеялась… какого черта, почему она на меня так действует? Почему-то вспомнилась еще одна хищница, принцесса Шафия, она же Наталья из Нижнего Новгорода, в семнадцать додумавшаяся принять ислам, потом выскочившая за шейха, а потом из моего номера переводившая деньги на левые счета, пока о безвременной кончине шейха не стало известно всему миру. Вот на нее мне было плевать, и я даже не скрывал этого.
Почему на мадемуазель Степко мне не плевать?
– Один ноль.
– Один – один, – поправил я.
– Интересно. Чем же это я вас зацепила?
– Собой, – искренне ответил я.
Она смотрела на меня с каким-то веселым вызовом.
– Что вы здесь делаете?
– Приехал на деловую встречу. А вы?
– Вообще-то я здесь живу.
– Мои поздравления.
– Совершенно не с чем.
Я иронически поднял брови.
– Вот как?
– Мой папочка-урод придумал завещание, согласно которому я могу всем пользоваться, но ничем – владеть. Поэтому я живу здесь, чтобы немного отомстить ему. Еще у меня есть недвижимость в Ойли Рокс, в Москве… есть, но в то же время и нет.
– Почему бы вам не сбежать?
Она фыркнула.
– Как в прошлый раз?
Черт… да что же это такое.
– Можно выбрать компанию и получше для побега.
Я чувствовал, что мы в чем-то соревнуемся, только не мог понять, в чем именно.
– Спасибо, меня устраивала та, что была. Пока вы ее не убили.
– А ля гер ком а ля гер, – пожал я плечами. – Вы, кстати, в курсе, что было бы, если бы мы вас не освободили?
– Нет.
– Они продали бы вас в бордель. В Александрии, потом дальше…
Мадемуазель Степко, прищурившись, посмотрела на меня, будто принимая вызов.
– Вам не жаль?
– Чего? Того, что этого не произошло? Нет, не жаль. Я сделал работу и получил за нее деньги. И распорядился ими. С умом.
– Нет, не этого.
– А чего?
– Вашей жизни.
Я иронически поднял брови.
– Почему я должен жалеть?
– Сложно будет объяснить.
– А вы попробуйте. Может, я пойму, такой тупой.
Она отпила из своего бокала.
– Вы когда-нибудь совершали идиотские поступки?
Я хмыкнул.
– До черта.
– Нет… По-настоящему глупые. Например, взять и от всего отказаться. Перевернуть свою жизнь вверх дном.
– Нет.
– Вот видите.
– Если бы я это сделал, меня бы не было в живых скорее всего. Хотите, расскажу об одном из своих врагов?
– Давайте.
– Мы были сослуживцами. Служили в одной группе. Группе специального назначения. Потом перестали служить…
Она сделала поощряющий жест рукой – ну же, давай.
– Мы были на задании, когда он расстрелял всю группу. Кроме меня и еще троих. Просто расстрелял в спину и ушел. Потом мы узнали, что он тайно принял радикальный ислам и возненавидел нас. И встал на джихад. Первым амалем для него – они так называют то, что они творят, – было расстрелять в спину людей, с которыми он делил кров и стол, которые готовы были поделиться с ним последним глотком из фляги и последним магазином для автомата в окружении. И он это сделал. Я думал, что он погиб во время войны, но он, как оказалось, жив. И готовит пацанов в лагере. Смертников скорее всего.
– Круто…
Она, видимо, думала, что я ее ударю. Но я не ударил. Чтобы бить человека – его мнение должно быть для тебя важным.
И она поняла, что не попала в цель.
– Нет, по-настоящему круто.
– Чего тут крутого, по-вашему?
– Бросить вызов.
– Кому? Тем, кто служит рядом с тобой?
– Нет, системе. Системе в целом.
– И для него олицетворением этой ненавистной и подавляющей системы стали те, кто жил с ним в одной палатке и делился последним глотком воды. Поздравляю.
– Мы не выбираем.
– А кто выбирает?
Мадемуазель Степко достала сигарету. Никто не обратил на это внимания – хотя штрафы за курение везде драконовские.
– Никто не выбирает. Время. Место. Просто однажды ты понимаешь, что не можешь так, как раньше. Что ты должен что-то сделать, сокрушить систему или она сокрушит тебя. Что перед тобой выбор – либо ты погибнешь, но останешься самим собой, либо…
Она щелкнула зажигалкой, закурила.
– У вас была в школе девушка?
– Да.
– Отличница?
Я улыбнулся.
– Как раз нет.
– Вы ей изменяли?
– Нет.
– А была возможность?
– Да.
– Вот видите…
– Что я должен видеть?
– Вы даже не попытались бороться с системой. Вы всегда поступали правильно. Наверное, в школе вас ставили в пример учителя.
– Нет, такого не было. Я как раз был середнячком. Старался меньше выделяться.
– Это еще хуже.
– А как лучше? Стать общественной подстилкой для тех, кто не видел ничего и никого лучше козы?
Сказав, я пожалел о сказанном… помимо прочего, это приоткрывало врата в тот тайный мир, давало понять наблюдательному человеку, что я об этом обо всем думаю. Но мадемуазель Степко одобрительно посмотрела на меня.
– Уже лучше.
– Чем же.
– Например, тем, что вы хотите меня.
Я иронически поднял брови.
– Да неужели, сударыня?
– Да… Я для вас то, чего у вас не было никогда в жизни. И не будет. Поимев меня, вы докажете сами себе…
– Что именно.
– Вы поняли.
– То, что я круче их?
– Да… хотя это не так.
Я улыбнулся… по-доброму так.
– Я не пытаюсь никому и ничего доказать. Я уже вышел из этого возраста. Я просто их убиваю. Где это возможно и как это возможно. Доказывать что-то им… себе… вам… как глупо. Например, я знаю о том, что мой старый сослуживец жив и что он амир у моджахедов. Как думаете, мне больших трудов стоило бы его убрать?
…
