Привязал я Серка у дымокура. Лег на траву.
Сидит мама у костра, вытянув перед собой ноги в шароварах и в чирках, сложив руки на колени, смотрит в сторону работающих – довольная.
– Ну, ладно, может, Бог даст, и смечем, – говорит. – В копнах-то, быстро их пролило бы. Иди, – говорит мне, – пока у них еще что есть метать, там им надолго еще хватит, поворочай на Сумкиной палестине. Я проверяла, там уже насохло. Сёдни-то к вечеру, конечно, нет, а завтра-то, дожжа еслив не будет, и сгребем, может.
Поднялся я нехотя, муравьев с себя стряхнул, взял грабли, подался ворочать.
Немного тут, копны на три, с травой хорошей – на четыре. И кто копнить, конечно, будет – Колян или папка, – число копён от этого зависит. Стожок тут ставим – сена домой на осень привезти по первоснежью.
Поворочал. Глянул сквозь тальник, вижу: копён пять еще стоит рядом с зародом, не сметано. Наспех папка не работает, в таком-то деле – и особенно. Еще на час работы, на два ли, не меньше. Колян торчит, как попка, наверху. Зарод, смотрю, уже поднялся. Не растянули ли, забочусь. Какой получится уж, ладно, лишь бы сметать – за мамой будто повторил.
Лег на валок среди площадки. Навзничь. Гляжу в синее. Сосны огромные вокруг – мнутся вершинами о небо. Ронжа стрекочет – сорока таежная. Дятел сушину рядом долбит. Кукушка вдалеке кукует. Шумит листвой береза вековелая. Воздух парной. Запах багульника наносит с согры.
И не заметил, как уснул.
Будит меня мама:
– Ох, тошна мне!.. Олег, ты чё, ты уж живой ли?! Сердце зашлось аж, как увидела. Лежит, руки раскинул. И рот открытый… Дышит, нет ли?.. Да вроде дышит. Отец-то, ладно, что не знат. Вилами быстро разбудил бы. Ушел, я думаю, куда он задевался?.. Копны же надо подвозить! Спать, парень, надо по ночам, а до утра-то не шататься!
Тут же вскочил, недолго просыпался.
Свозили мы все копны. Ни одной не забыли. Мама к табору пошла – костры подшевелить, дров в них добавить. Собрал я по всему покосу, где оставались, одёнки от увезенных уже копён, стаскал к зароду, отдельно там сложил – папка наверх, на лоб и по бокам зарода их пристроит. Обычно. Какой дурак их внутрь засунет?
Привязав Серка у дымокура и смахнув с его вспотевшей шеи и пахов слепней и паутов, направился к зароду. Хожу возле него, подскребаю сено – моя извечная обязанность. Папке под ноги и под вилы ему стараюсь не попасть – в пылу, затопчет ли, заколет ли нечаянно и не заметит.
Большой зарод, высокий получился.
– Не затягивай! – задрав кверху голову и щурясь на солнце, кричит папка Коляну. – Не суй сырое-то в середку!
Подчиняется Колян, исполняет приказание. Еще бы. Жить на зароде не останешься. Без сетки он – там, наверху, нет комаров – ветром, наверное, их отдувает. Пока папка сено выбирает для навильника, глядит Колян мечтательно на горизонт: место в долине Песчанки, между Култыком и Хребтами, для плотины, наверное, выбирает, город-сад ли где построить, выискивает?
Ну, думаю.
Как только что пойманный и посаженный в клетку дикий и крепкий зверь, мечется папка яростно и стремительно вокруг зарода, входную дверь в нем будто ищет, вилами по бокам его со всей силы хлопает, отбросив вилы, вытягивает из него граблями или одними руками торчащее сено, которое ему – мне непонятно, почему – в том или в ином месте помешало вдруг. Как у него терпения на то хватает, так-то ведь он нетерпеливый. Скорей доделал бы, и все. Я подскребать за ним не успеваю.
– Шевелись! – бросает на бегу мне, и не взглянув даже в мою сторону. – А то… как этот…
Как кто, он не договаривает. А я не спрашиваю. Можно догадаться.
Дометали. Обошел папка зарод, раз да другой, да еще третий, осмотрел из-под ладони его со всех сторон, выбрав место, две жерди от старого остожья к нему приставил. Вниз Колян по ним спустился. И тут же – так, наверное, ожаждал – кинулся к табору, к канистре. Из горла прямо начал пить.
Умчался к табору и папка, сел там на кочку земляную. На зарод смотрит. Как полководец на поле брани.
– Лоб маленько затянули, – говорит. – Не этот… дальний.
– Ничё, – говорит мама. – Не вижу, где. Вроде нормально.
– Тебе-то чё, тебе нормально.
– Усядется. Облежится. Городить уж после будем, – говорит мама. – И так большое дело сделали.
– Ну, нет, не сёдни же, конечно.
– Пока комар такой, паут, – говорит мама, – сюда не сунутся коровы… Ну и в Култык, докашивать уж не пойдем. Или…
– Какой Култык?! И так… весь в мыле.
Колян лежит уже на боку, подперев рукой голову, в костер смотрит. Надул щеки – ест дедилёвку или пучку.
Слышим, как будто выстрел где-то прозвучал.
– А вон и тучи заходили, – говорит мама, глядя на небо. – Не гром ли это… прогремело?
– Не гром, – говорит папка. – Какой гром… Выстрел.
– Да летом-то?
– Ну, кто ружье проверил, может… или собаку застрелил.
Отдохнули. Вилы и грабли, кроме одной пары, оставленной для папки, я в чапыжник спрятал, где им и положено пока храниться. Топор папка под зарод сунул – понадобится, когда остожье городить станем. Наш костер и дымокур, что разведен был для Серка в сторонке, затушили: ветер начнется вдруг, искру бы на зарод не нанесло – вспыхнет моментом и сгорит разом – не затушишь.
Папка решил – ни с кем из нас, конечно, не советуясь, со мной тем более, – на покосе ненадолго задержаться. Случись иначе, мы бы удивились. Будет зарод еще тут в одиночестве, как молоду девку, хлопать да хлопать, гладить да гладить бесперечь и теребить, дело известное. И пусть похлопает да потеребит, если меня-то не заставит подскребать, и ладно. Колян Серка повел на базу. У того и у другого изо рта дудки торчат – дожевывают. Первый всеядный, второй травоядный – млекопитающие, высокоразвитые позвоночные животные. Рой паутов и слепней – большая часть их, тут летающих, – за ними дружно увязался. Мама, прибравшись на таборе и попросив меня набрать малины хошь маленько, чтобы на ужин с молоком поесть ее в охотку, домой направилась. Ей еще пчел, два улья с молодыми семьями, отводка, надо до вечера успеть проверить.
Взял я на таборе закопченый снаружи, но чистый изнутри трехлитровый алюминиевый бидончик, муравьев, увядшие уже березовые листья да мелких мушек и жучков из него только вытряхнул и в глубь горельника подался. Рядом тут. Пихтач густой лишь миновать.
– Пойдешь, грибы там посмотри, – сказала мама. Тут же добавила: – Дожжей-то не было, какие там грибы… После дожжа уж, может быть, и народятся, тепло-то если сохранится.
Добрался скоро.
Малины много. Назрела: чуть до куста дотронешься – и осыпается. Крупная, марной нет. Урожай нынче на нее. Как только заненастит, работы на покосе не будет, пошлет нас мама за ягодой и за грибами – варенье сварит и грибов в зиму засолит. Все поступают так. И мы, конечно.
