Я даже потерял ощущение времени, как будто слившись с этими красивыми по-своему скалами и морем, так сладко убаюкивающим меня, и потом я, когда уже оглянулся назад, то увидел разорванный черный плащ Веры и мерзкого голого мужика, овладевшего ею прямо на песке возле скалы, под чьей тенью они лежали. Вера блаженно улыбалась мужику, словно она его давно уже знала, и ее руки так крепко сжимали его плечи, что я вдруг понял, что потерял свою единственную Веру навсегда, и горько заплакал, осознавая, что становлюсь еще слабее.
– Ну, что ты плачешь, – оглянулся на меня мужик, – иди лучше, присоединяйся к нам! Секс – это очень полезное дело!
Даже не знаю, что меня больше всего разозлило: само соитие или слова этого омерзительного мужика, но я, уже нисколько не думая ни о Вере, ни о Вольперте с его проклятым лабиринтом, подбежал к мужику и мертвой хваткой вцепился в его горло.
– Ну, что, мерзавец, получай, пока я жив и в силе, но за позор свой отомщу!
Мужик захрипел, пытаясь ослабевшими руками разжать мои пальцы на его шее, но тщетно, я задушил его, испытывая при этом невероятную радость, как будто с этой его Смертью я тотчас выйду на свободу, и эта Смерть будет искуплением за все мои грехи!
– Что же ты наделал, сукин сын, – вышел из-за скалы мрачный Вольперт, – ты хоть знаешь, кого ты убил?!
– И знать не хочу! – крикнул я, с презрением разглядывая задравшую кверху ноги и еще ничего не понимающую Веру, которая устала быть моей.
– Ты же придушил Авессалома Подводного! Это же был великий философ и астролог нашего времени! Неужели ты не читал его работу о святящемся тонком мире?!
– Эзотерики чаще всего страдают не из-за ума, – улыбнулся я, пожимая потную ладонь хмурого Вольперта.
– А из-за чего же?! – нервно поглядел на меня Вольперт, – из-за чего, отвечай, сукин ты сын!
– Из-за его отсутствия, – засмеялся я, уже ныряя в море, а еще из-за маразма!
– Ловите его! – крикнул Вольперт двум подбежавшим мужикам в черных плащах, но их так поразил вид голой Веры, прижавшей ступни ног к своим плечам, что они не могли оторвать от нее своих похотливых взглядов, словно ожидая от Вольперта команды дружно наброситься на нее.
– Да, что вы, голой бабы что ли никогда не видали? – возмутился Вольперт. – Анафемы!
Однако я уже отплыл от берега на приличное расстояние, и вдруг увидел, что солнечный горизонт мастерски натянут на металлические своды абсолютно нереального неба, в котором хорошо различимой стала дверь, замаскированная под большой круг светящегося солнца, которое вблизи еще ярче ослепляло меня. Я надавил на искусственное солнце и с большой скоростью вылетел в какое-то пространство, которое со всех сторон горело самым необъяснимым образом, явно желая съесть вокруг все живое.
– Пожар! Пожар! – услышал я совсем рядом пронзительный женский визг, и тут же увидел перед собой металлическую лестницу, спускающуюся в темное круглое отверстие, и полез вниз по лестнице, одновременно кашляя от удушливого дыма и пытаясь задержать в своих легких хоть какой-то остаток чистого воздуха.
– Лучше отпустите руки, а то задохнетесь, – услышал я рядом голос Вольперта и почему-то в эту минуту поверил ему, и отпустил сразу обе руки и полетел вниз, причем уже через
минуту нырнул с головой в какой-то бассейн, который был едва освещен двумя тусклыми звездами на искусственном небосводе, который с краев уже начал слабо тлеть, пуская тонкие струйки серого дыма. В центре бассейна плавала мертвая девушка. На ней ничего не было, а руки и ноги были широко раскинуты, отчего казалось, что это просто водная гимнастка показывает мне своим телом звезду.
Я приблизился к ней и узнал в мертвой девушке Сирену. Она была ужасно непохожа на саму себя, и я ее едва узнал, мне даже показалось она намного старше своих лет.
– Так, значит, ты уже мертва, – прошептал я.
– Нет, жива, – услышал я сверху голос Вольперта, – Фило-мея, вставай, наверху пожар! Все отменяется! – и мертвая Сирена сразу же ожила, у нее было очень напуганное лицо. Однако мне было достаточно всего лишь один раз взглянуть ей в глаза, чтобы все сразу вспомнить.
– Отдайте мне мою Свободу! – крикнул я Вольперту, вылезая по другой лестнице из бассейна, – отдайте, иначе я Вас очень быстро утоплю!
– Потом, потом решим Вашу проблему со Свободой, – отмахнулся от меня Вольперт и попытался помочь Сирене-Фило-мее вылезти из бассейна. Искусственный небосвод уже вовсю горел над нами, осыпаясь горящими обрывками светящейся ткани. Я тут же толкнул Вольперта в спину сзади, и Вольперт с криком полетел в воду мимо поднимающейся Сирены-Фило-меи.
– Я хочу знать, как я могу выбраться отсюда?! – я помог Сирене подняться и, сорвав с себя рубашку, привязал ее руки к поручням бассейна.
– Я не отпущу ее, пока вы не выпустите меня отсюда!
– А вы и на самом деле больной, – Вольперт повертел пальцем у виска.
24. Франц Иосифович или эйдос
[15]
выпадения из жизни
Жизнь становилась все более мрачной и безысходной, как и депрессия, хладнокровно поедающая меня. Все валилось из рук, и все как будто сговорились вслух и открыто замечать любые мои промахи и неудачи.
Однажды я сделал заключение о том, что причиной смерти утопленника явилась травма, полученная им от своего собутыльника, причем эта травма была мной охарактеризована как тяжкая, т. е. причинившая тяжкий вред здоровью, однако впоследствии родственники осужденного с помощью адвоката опротестовали приговор суда, и была проведена повторная экспертиза с эксгумацией трупа, при этом другой мой коллега сделал вывод о том, что повреждения на лице утопленника и также отсутствие носа на лице образовались от воздействия окружающей среды, в том числе и от рыб, которые частично употребили в пищу тело утопленника.
После этого меня даже чуть не отстранили от должности, хотя по большому счету мне было наплевать абсолютно на все, в том числе и на свою работу, к которой я хотя и привык, но она никак не согревала мое сердце, да и как она могла его согреть, если Матильда продолжала время от времени где-то пропадать по ночам, изменять мне с кем попало, а самое главное – почти в упор не видеть меня, не чувствовать никакого стыда или угрызений совести, то есть она меня видела, но вела себя как жалкое и побитое животное, на которое я уже не мог поднять руку, а мог только глядеть на нее и страдать, глядеть и страдать до полного отупления, до какого-то сумасшедшего озноба, когда ты сам не знаешь, куда себя деть, и потом я все же понимал, что это болезнь и, возможно, никогда неизлечимая болезнь…
В это время моим частым собутыльником и сотоварищем стал один человек, очень близкий к моей профессии, и звали его Францем Иосифовичем, работал он следователем, а к нам он приходил забирать унылые свидетельства о причинах смерти, акты судебно-медицинских экспертиз, характеризующие смерть того или иного несчастного, как правило, убитого или раздавленного по велению свыше.
