22. Эмпирия
[13]
в собачьих эмпиреях
[14]Матильда пришла только на следующее утро, то есть она пришла под утро, когда еще ночные потемки за окном едва лишь краем солнца осветились. Сначала она очень тихо открыла дверь своим ключом, потом тихо, крадучись, на цыпочках подошла к кровати и почти совсем неслышно скинула с себя розовое платье и легла рядом, изобразив ровное и спокойное дыхание. Когда-то Отто Вейнингер, бедный еврей и прекрасный сексопатолог, покончивший жизнь самоубийством, сказал: «Собака поступает так, как будто она чувствует свое собственное ничтожество».
Этими словами он как будто отразил нынешнее состояние и поведение моей Матильды. Тогда я быстро вскочил с кровати и включил свет, и наклонился над ней.
Ее глаза были закрыты, однако веки слегка вздрагивали, выдавая в ней преступное волнение. Тогда я не выдержал и ударил ее по лицу ладонью наотмашь, но Матильда только тихо всхлипнула, но глаз своих не раскрыла. Тогда я ударил ее еще раз, но она продолжала тихо всхлипывать и лежать с закрытыми глазами… Вскоре ее лицо превратилось в сплошное зарево…
За окном уже ярко горело солнце, и его лучи, и включенный мною электрический свет соединялись между собой как два преступника одним светящимся сговором… И теперь мне ее лицо напомнило сатанинский огонь…
Есть такой гриб, и нижняя часть шляпки, где находятся споры, горит ярко красно-оранжевым цветом, а если дотронешься до нее, она синеет, правда, не у всех и не всегда, и вот теперь ее лицо ничем не отличалось от нижней части шляпки сатанинского гриба…
Я перевел дыхание и остановился, моя рука уже бессильно повисала над ней, будто в ожидании какого-то непонятного чуда… Наконец, она открыла свои глаза и жалобно посмотрела на меня, все так же назойливо всхлипывая и даже прижимаясь своим разбитым лицом к моим дрожащим ногам, в это время все мое тело дрожало и я не мог проронить ни единого слова… Я сначала хотел ей сказать что-то грубое, но не смог.
Язык просто онемел от ее трепетных прикосновений, которыми она хотела как будто разжалобить меня…
– Ну, хватит, – не выдержал я и вырвал свои ноги из ее жалких объятий, и тут же отошел от кровати к окошку.
Солнце ярко горело, оно словно проницало все мои чувства как капилляры тяжеловесных сосудов, и все тело наливалось свинцовой тяжестью, а в висках гулко пульсировала ожесточенная кровь, она бежала с какой-то невероятной скоростью, отчего я хотел просто упасть и умереть, и не слышать плачущую Матильду…
Однако она плакала, вымаливая у меня прощения, хотя я даже не знал, имею ли я теперь какое-нибудь право ее, несчастную, прощать… Тогда я разбил кулаком стекло, и острые осколки, падающие из окна, впились мне в кулак, и из него хлынула кровь, я с жестокой ухмылкой поглядел на свои раны и вытащил хладнокровно осколки зубами и выплюнул, кровь продолжала бежать, напоминая окровавленное лицо моей Матильды…
Я оглянулся, она уже на четвереньках подползала ко мне и целовала мои голые ноги, по которым сверху капала кровь, продолжая жалобно и бестолково всхлипывать, она как будто наматывала за невидимую нить всю мою душу на свое плачущее и разбитое лицо…
Она все еще жалобно всхлипывала и стонала, ее стон напомнил мне ее оргазм, и мне стало еще противнее, и я глубоко задумался, хотя в голову почти ничего не приходило…
– И почему я еще с тобой живу?! – подумал я вслух и вдруг громко засмеялся. Смех душил меня до слез, а капли крови расслабляли, тогда я схватил ее за волосы и приподнял с пола. Мои переживания и чувства были так сильны, что не чувствовал никакой боли и держал ее за волосы прямо перед собой и плакал от собственной жестокости и бессилия…
– Я преступница, – неожиданно прошептала она, – и делай со мной все, что хочешь!
Я поглядел ей в глаза и прочитал в них омерзительное послушание, ту самую собачью покорность, которая выводила меня из себя.
– Дура! – крикнул я и, держа ее за волосы, бросил на кровать.
Наше притяжение становилось невыносимым, и я уже хотел убежать, когда она стащила с себя трусики, обнажая свой темный лобок, и кровь тут же бросилась мне в голову, разум мой тотчас же помутился, и я зверем бросился на нее и вошел в нее и со страстью, и с яростью, и вообще с такой умопомрачительной ненавистью я никогда не тискал ее тело…
Лишь только после всего, когда сознание стало медленно и верно возвращаться ко мне, я с невероятным удивлением подумал сам о себе: надо же, какой я, оказывается, тоже по-рабски послушный и преданный телу, хотя я ее любил и как человека, но эта двойственность при всей гнусности нашего общего положения чудовищно смутила меня…
Матильда почти сразу заметила мое замешательство и весело рассмеялась.
– Ну, вот, ты и простил меня, – смеялась она, нежно причесывая у себя волосы на лобке.
Ну, уж дудки, подумал я, а сам с жалкой улыбкой взглянул на это хищное и коварное создание.
– Ты мой супермен, – минутой позже шепнула она, прижимаясь ко мне, – супермен, суперменчик!
– Что это еще за суперменчик, – возмутился я, отталкивая Матильду от себя, – чушь какая-то! И не думай, что я тебя просто так взял и простил!
– Ишь ты, напугал?! – Не простил меня, видите ли, – вскочила с кровати Матильда, размахивая руками, – думаешь, что выгонишь меня отсюда?! Черта с два! Я здесь прописана, как и ты, а если захочу, то всю твою квартиру разменяю через суд!
Такого поворота событий я никак не ожидал и поэтому встал посередине комнаты с раскрытым ртом, чувствуя в себе глухое раздражение и нарастающую неприязнь.
– Ну, что, съел?! – громко засмеялась она, наблюдая за мной как за своим подопытным кроликом. Неожиданно я посмотрел на нее с другой стороны: передо мной стояла маленькая глупенькая девочка, одна заблудившаяся в темном дремучем лесу и наделавшая множество нелепых шагов, то есть серьезных ошибок и заблуждений, но вместо осознания своих ошибок она нелепо и глупо подсмеивается надо мной, как, впрочем, и над Богом, которого в ее душе не существует.
Хотя чем я лучше ее, я, пытающийся опровергнуть ее живое непосредственное либидо своим гневным лаем, чем, действительно, я такой же грешный и смертный человек могу быть лучше другого, пусть даже и противоположного пола, хотя именно из-за этих противоположностей и возникают флюиды, которые нас так манят и тянут друг к другу…
– Милый, но я же вижу, что тебе хочется заняться со мною любовью? – внезапно она подошла ко мне, и прижалась, и всхлипнула. Слеза медленно покатилась по ее правой щеке, размывая тушь на ресницах. Всеми своими движениями, словами, глазами и ощущаемыми условными знаками Матильда звала меня перейти эту невидимую черту, за которой все слова и поступки приобретают бессмысленные очертания и за которой мы получаем одно только наслаждение друг от друга, где наше сострадание друг к другу приобретает какое-то внеземное излучение, на чьих лучах-крылах мы улетаем в другой сказочный мир, где каждое прикосновение означало проникновение и постижение друг друга через узнавание себя в другом…
