Я надеюсь, что эти транспорты помогут вам в проведении той неотложной работы, которая возложена на вас. Хайль Гитлер!
Ваш Кальтенбруннер“.
Вы припоминаете эту переписку?
Кальтенбруннер: Нет.
Эймен: Вы отрицаете, что вы писали это письмо?
Кальтенбруннер: Да.
Эймен: Я думаю, подсудимый, что на этот раз ваша подпись имеется на подлиннике этого письма. У вас имеется подлинник?
Кальтенбруннер: Да.
Эймен: Это не ваша подпись?
Кальтенбруннер: Нет, это не моя подпись: здесь стоит действительно какаято подпись чернилами или факсимиле, но эта подпись не моя.
Эймен: Подсудимый, я хочу вам показать образцы вашей подписи, которую вы ставили в течение ваших допросов, и я прошу вас сказать мне, являются ли эти образцы вашими подписями?
Кальтенбруннер: Да, я сотни раз ставил такие подписи и уверен, что они — подлинные. Вот этот документ, подписанный карандашом, — мой.
Эймен: Может быть, вы сейчас как-нибудь отметите, какие подписи, как вы сами говорите, принадлежат вам, для того, чтобы Трибунал посмотрел и сравнил с вашей подписью на документе ПС-3803, доказательство США-802?
Кальтенбруннер: Вот эти, сделанные карандашом, подписи поставлены мной.
Эймен: Все?
Кальтенбруннер: Все три.
Эймен: Хорошо.
Кальтенбруннер: Но не те, которые сделаны чернилами.
Эймен: Очень хорошо.
(Документы передаются Трибуналу.)
Могу я продолжать, милорд?
Председатель: Одну минуту… Пожалуйста, продолжайте, полковник Эймен.
Эймен: Скажите, подсудимый, вы имеете оригинал этого документа перед собой?
Кальтенбруннер: Да.
Эймен: Взгляните на вашу подпись и скажите, не видите ли вы над подписью написанные от руки буквы „Д“, „Е“, „И“, „Н“?
Кальтенбруннер: Да.
Эймен: Не думаете ли вы, что было бы нелепо и неразумно предполагать, что факсимиле может воспроизводить подпись и одновременно слово „твой“ над подписью?
Кальтенбруннер: Это было бы нелепо, я это признаю, но я не говорил, что это непременно факсимиле. Я сказал, что это не моя подпись, что это или факсимиле или подпись кого-то другого…
Эймен: Хорошо, подсудимый, но теперь вы, по крайней мере, согласитесь, что эта подпись не была воспроизведена при помощи факсимиле?
Кальтенбруннер: Трудно представить себе факсимиле со словом — „твой“, это невозможно. Так что чиновник сам подделал эту подпись; все знали, что мы с Блашке на „ты“, поэтому он поставил там „твой“, раз уже он ставил мою подпись.
Эймен: Подсудимый! Разве не будет в равной степени абсурдом полагать, что какое-то лицо или ваш служащий, как вы его назвали, подписывая подобное письмо от вашего имени, попытается подделать вашу подпись?
Кальтенбруннер: Нет, господин обвинитель, но невозможно было на письме к обербургомистру Вены и человеку, с которым я был на „ты“, напечатать мою подпись на машинке; вдобавок письмо это было личного характера. Это было невозможно. Но если меня не было в Берлине, у него были только две возможности: либо напечатать на машинке, либо написать от руки, так, как будто это писал сам Кальтенбруннер.
Эймен: В действительности же, подсудимый, сейчас вы просто лжете относительно вашей подписи на этом письме так же, как вы лгали относительно всех вопросов, по которым вы давали показания. Разве это неправильно?
Кальтенбруннер: Господин обвинитель! Это обращение для меня сейчас не ново, но я должен заявить, что я в данном случае не буду говорить неправду, так как я хочу, чтобы в более важных вещах Трибунал мне доверял.
Эймен: Но я предполагаю, подсудимый, что если ваши показания совершенно противоречат показаниям других 20 или 30 свидетелей и огромному количеству документов, то маловероятен тот факт, чтобы вы говорили правду, а показания всех других свидетелей и все другие документы говорили бы неправду. Вы согласны с таким предположением?
Кальтенбруннер: Нет, с этим я не могу согласиться… Я предоставляю себя в распоряжение обвинения.
Эймен: Хорошо, подсудимый. Теперь перейдем к вопросу о Варшавском гетто. Вспоминаете ли вы доказательства, представленные Трибуналу, согласно которым 400 тысяч евреев были вначале согнаны в гетто, а затем войска СС замучили 56 тысяч, из которых более 14 тысяч были убиты. Припоминаете ли вы эти доказательства?
Кальтенбруннер: Я не помню в деталях этих доказательств, а то, что мне известно об этом, я уже сегодня рассказал.
Эймен: Было ли вам известно о том, что почти все из этих 400 тысяч евреев были истреблены в лагере смерти в Треблинке? Вы знали об этом?
Кальтенбруннер: Нет.
Эймен: Какое отношение вы имели к уничтожению евреев в Варшавском гетто?
Никакого, разумеется, как вы обычно отвечаете?
Кальтенбруннер: Я уже заявлял, что я не имел к этому никакого отношения.
Эймен: Я прошу, чтобы подсудимому предъявили документ ПС-3840, который я представляю за номером США-803.
(Документ предъявляется Кальтенбруннеру.)
Вы были знакомы с Карлом Калеске?
Кальтенбруннер: Нет, этого имени я не знаю.
Эймен: Сможете ли вы восстановить его фамилию в памяти, если я вам напомню, что он был адъютантом генерала Штропа?
Кальтенбруннер: Я не знаю адъютанта генерала Штропа. Я не знаю имени, которое вы мне сейчас назвали — Калеске.
Эймен: Перейдем к письменному показанию, данному им под присягой. Оно имеется у вас?
Кальтенбруннер: Да.
Эймен: „Моя фамилия и имя Карл Калеске. Я был адъютантом доктора фон Заммерн-Франкенегга с ноября 1942 по апрель 1943 года в то время, когда он был начальником СС и полицайфюрером в Варшаве. Затем я стал адъютантом Штропа, начальника СС и полиции до августа 1943 года. План действий в Варшавском гетто был составлен в то время, когда Заммерн-Франкенегг был начальником СС и полицайфюрером. Генерал Штроп принял на себя командование в тот день, когда начались эти действия. Функции полиции безопасности во время действий против Варшавского гетто заключались в том, чтобы сопровождать войска СС. Некоторые эсэсовские части получили задание очистить определенные улицы. С каждой эсэсовской группой были 4–6 полицейских из полиции безопасности, потому что они хорошо знали гетто. Эти полицейские подчинялись доктору Ханну — начальнику полиции безопасности города Варшавы. Ханн получил свое приказание не от начальника СС и полицайфюрера Варшавы, а непосредственно от Кальтенбруннера из Берлина. Подобным образом поступали приказания не только в отношении действий против гетто, но и в отношении всех других вопросов. Часто доктор Ханн приходил к нам в управление и сообщал СС и полицайфюреру о том, что он получил такой-то и такой-то приказ от Кальтенбруннера, о содержании которого он хотел бы информировать начальника СС и полицайфюрера. Но он поступал так только в отношении некоторых приказов, а не всех, которые он получал.
